Преподобный Варсонофий Оптинский ИЗ БОГОСЛУЖЕБНЫХ БЕСЕД «Мирское искусство и вера»

Здесь содержатся мысли преподобного оптинского старца об искусстве, думается, каждый настоящий русский художник подсознательно руководствуется этими мыслями.

Чем выше художник (живописен, или поэт, или композитор) тем сильнее в нем самом — и в его произведениях — стремление к высшему, тоска о потерянном рае. Такая неудовлетворённость земным передается и читателям, и слушателям, Поэтому чтение хороших светских писателей, слушание серьезной классической музыки облагораживающе действует на душу, и можно только пожалеть, говорит старец Варсонофий, что современная молодежь не знает по-настоящему Пушкина, Шекспира не имеет привычки слушать серьезную музыку…

Однако нельзя и переоценивать значение искусства для духовного роста человека, Собственно, почти всех лучших художников, говорит старец, «можно сравнить с людьми, пришедшими в церковь, когда служба уже началась — храм полон народа. Встали такие люди у входа, войти трудно, да они и не употребляют для того усилий. Кое-что из богослужения доносится сюда: «Херувимская песнь», «Тебе ноем», «Господи, помилуй»… — так постояли-постояли и ушли, не побывав в самом храме». Произведения таких художников тревожат душу, заставляют оторваться от земного, они ставят важные вопросы, на которые не дают, однако, решительно единственно верного ответа, так как сами его не знают. В этих произведениях отразилась человеческая природа, поврежденная грехом, и не следует избирать их авторов в духовные руководители, потому что это означало бы довериться слепому поводырю.

Как же это? Почему так получается? Почему большинство величайших гениев человечества — художников, богато одаренных, с чуткой душой, с высоко развитым чувством красоты — остаются сами и оставляют своих поклонников вне Истины, единственной и единственно по-настоящему нужной? Старец Варсонофий объясняет: здесь потрудился враг рода человеческого. Итак, душа человеческая стремится неосознанно к блаженной жизни, к Богу. «Уму, стремящемуся к Богопознанию, — записывает он в своем дневнике, — к богоподобию, словом — к первообразу и источнику всяческого блага, истины и красоты — к Богу, враг иногда расставляет тайную препону или сеть, дабы отклонить такой ум от сей великой цели, сбить его, запутать его и даже омрачить и погубить — он старается внушить ему, что высшее счастие, высшее благо, истину и красоту он может найти в земной человеческой мудрости (философии) и в искусстве, и такой человек начинает усиленно искать и высшей мудрости, и красоты в изучении творений философов и художников, поэтов, композиторов преимущественно и, найдя светляка-червяка, радуется и веселится издаваемому им малому свету, отвращаясь и даже как бы забывая, что в то же время солнце изливает целые океаны животворящего тепла и света. Более же малые умы, умы низшего рода даже и от светляков-червей отвращаются, ибо их навеки сомкнутые очи не могут выносить сего малого и скудного света, и такие умы вдаются в материализм, отвергая всё идеальное — философию и искусство — и все таинственное в жизни природы и человека в особенности». В другом месте старец пишет о том же иными словами, используя принятое в святоотеческой традиции учение о плотском, душевном и духовном состоянии человека: «Идеал душевного человека спасает от грязи, плотскому человеку свойственной. Но духовный человек не удовлетворяется идеалом душевного чело века, ибо он безгранично шире, потому что это идеал — божественный, основанный на иных началах. Как плотскому человеку смешны и безумны кажутся идеалы душевного человека, так подобно сему и душевному человеку идеалы духовного человека кажутся безумными».

Итак, идеал «душевного человека» — то есть красота произведений искусства, мудрость философии — это всего лишь начало освобождения от плотского состояния. Этот идеал узок, односторонен, от него далеко еще до сознательной веры во Христа, до вступления в Церковь. Однако первый шаг сделан: душа если ещё не отвернулась, то как бы «вполоборота встала» к мирскому, грубому материальному, она устремилась… куда-то. Но куда? Определенного ответа нет. Вот что пишет старец Варсонофий в том же дневнике — «Искусство затрагивает какую-либо одну из бесчисленных струн, вызывает один или несколько из тех бесчисленных звуков, которые таятся в глубине человеческой души, составляя часть её гармонии, и при этом из двух-трех отрывочных звуков не составляется одного стройного целого, и оно в лучшем еще смысле увлекает наши помыслы, нашу фантазию в какую-то неопределенную таинственную даль, наполняя душу какими-то неясными смутными образами красоты, каких-то неведомых тайн и ничего не дает при этом — т.е. духовного обновления, духовного перерождения, т.е. (человек) остается таким, каким был: подлец — подлецом, безумец — безумцем, эгоист — эгоистом и т. д.

Зато чаще всего человек «душевный» и не останавливается на достигнутом; он сам ищет ответы на поставленные лучшими художниками вопросы. Сколько людей, зачитывавшихся в юности Достоевским, стали позже христианами! Не подавляющее ли большинство их?..

И всё-таки путь к Богу через искусство — это лишь окольный путь. А где же прямой? — Поверовать Святому Евангелию и начать жить по заповедям Божиим. И если искусство, затрагивая отдельные струны души, не обновляет человека, то «Слово Божие властно перерождает нас, пересоздает заново силою присущей ему благодати, ибо «оно есть дух и жизнь», оно властно берет человеческую душу и ударяет по всем ее струнам…