Хор варшавской оперы

Чтобы иметь право на хорошее жалованье, я начал изучать экономическую науку и скоро получил должность коммерческого корреспондента в большом предприятии в Бердичеве. Переписку с поставщиками и клиентурой я вел кроме русского на немецком и французском языках. И сейчас не могу без улыбки вспомнить грандиозных размеров учебник коммерческой корреспонденции, называвшийся«Карманная книга» Ротшильда, в двух томах которого было намного больше тысячи страниц и который делал из внимательного ученика вполне ответственного помощника директора или хозяина предприятия.
Служба открыла мне ворота в «большой свет». Я стал часто ездить в Киев, Одессу и Варшаву, где работали прекрасные оперные труппы и где можно было слушать великолепные, по моим тогдашним представлениям, симфонические концерты.
В Варшаве я больше всего любил посещать оперу. В Большом оперном театре был прекрасный оркестр и талантливый дирижер Э. Млынарский, который дирижировал чаще других. Он меня совершенно удовлетворял в итальянских и французских операх: он был плоть от плоти тех дирижеров, которых я к тому времени уже знал по гастрольным спектаклям итальянских трупп. Иначе обстояло с русскими операми. Зная Сука, Купера и обрусевшего Пагани, я считал манеру Млынарского дирижировать «Онегиным» и «Пиковой дамой» «плохим подходом». Особенно неприятной казалась мне его манера дирижировать хоровыми и танцевальными номерами. В разговоре с помощником директора варшавских правительственных театров, который оказался моим соседом на одном парадном обеде, я спросил его:
«Почему хор крестьян в «Онегине» звучит так вульгарно-разухабисто, ведь ни пушкинская поэзия, ни музыка Чайковского не дают к этому никакого повода?»
Собеседник мой явно обиделся и ответил на вопрос вопросом:
«Неужели же русские крепостные даже для ублажения барыни не могут превратиться в ухаря-купца?»
Меня это рассмешило, но, чтобы не затевать спора, я переменил тему разговора.
Хор варшавской оперы имел преимущества перед киевским и одесским оперными хорами. Прежде всего, невзирая на незнание мною польского языка и некоторую растерянность перед обилием в нем шипящих звуков, я легко, шепотом или мысленно повторял за хором отдельные слова и даже короткие фразы — так явственно он выговаривал слова. (У солистов дикция была еще лучше.) Затем мне понравились благородством тембра альты. После киевских альтов, которые звучали то гортанно, то очень вульгарно не только в хоре оперного театра, но даже в церковном хоре под управлением замечательного регентаКалпшевского, я, каюсь, думал, что такова природа женского альта, потому что мальчики-альты в католическом и еврейском (синагогальном) хорах этим дефектом не страдали.
Прекрасен был в Варшавской опере балет. Я только значительно позже узнал, что польские балетные артисты воспитывались в специальной школе по классической методе; они значительно превосходили киевский балет, не говоря об убогих двух-трех танцующих парах «разъезжих» русских и итальянских трупп.