Метнер искал опору

Силой интеллекта Метнер стремился дисциплинировать чувство, подвергая эмоциональный тонус тщательному самоконтролю. Особое место интеллектуализма определяло и своеобразную манеру письма, когда мысль столь концентрирована и напряжена, что не допускает «безразличных» звуков. В объективности высказывания, его строгости виделась Метнеру подлинная жизнестойкость искусства. К известным «издержкам» эмоциональности это вело, но ни «бездушной», ни «мертвой», какой пытались представить музыку Метнера некоторые критики, она никогда не была. Куда более объективен был в своей оценке Е. Браудо: «Метнер… импонирует обдуманностью, но не сухостью, душевной теплотой при отсутствии чрезмерной эмоциональной откровенности» . Здесь очевидно стремление критика действительно вслушаться в музыку во всем ее своеобразии.

Метнер искал опору в опыте веков, в «вечных ценностях» — этические идеалы классиков были для него непререкаемы. «Забытые мотивы», задуманные еще в 1907 году, возвращали слушателей к первооснове музыки — песне и танцу. Значение этого цикла, который создавался почти десять лет, было для композитора очень велико. Метнер рассматривал «Мотивы» как символ непреходящего бытия, контрастного неустойчивости «настроения» . Он напоминал о высоком духовном смысле искусства. Более того — о нравственных идеалах, все чаще, на его взгляд, предававшихся забвению.
Обращение к высоким этическим идеалам, стремление воспеть благородство разума и красоту человеческих чувств было в то время особенно актуальным. В русской художественной жизни после поражения революции 1905—1907 годов верность заветам классиков становилась своеобразным антимодернистским «щитом». Таким был — при всех «нюансах» и разночтениях — «общий знаменатель» искусства Танеева и Глазунова, Рахманинова и Метнера, Лядова и Ипполитова-Иванова . При всей неоднозначности позиций этих художников притягивала возвышенность классического искусства, его значительность и благородство. Все усиливавшейся волне декаданса они — каждый по-своему — противопоставляли устойчивый кордон непререкаемых норм, проверенных и обогащенных историческим опытом искусства.
Немногим из крупных композиторов доводилось выслушивать столько укоров в традиционализме, как Метнеру. Речь шла — и по смыслу, и по тону — о явном эпигонстве и ретроспективизме, якобы присущим его творчеству. Сабанеев, Углов, как в другие критики, видели в Метнере прежде всего отшельника, погруженного в мир далекого прошлого .
Метнер не раз повторял, что считает себя учеником Бетховена. Но следование классическим образцам никогда не была для него пассивным, робким, а тем паче — эпигонским. Родником вдохновения было живое, творческое отношение к классике, преемственная связь с которой была необходимой, — Метнер не боялся в творческом поиске оглянуться в прошлое. Более того, он утверждал, что «сохранение этой нити делает художника наиболее современным относительно данной эпохи» . Значимость этого высказывания трудно переоценить. Ведь обращение Метнера к опыту прошлого поверхностному взору нередко представлялось бегством от жизни. А для Метнера прошлое — как бы «плечи» настоящего, опираясь на которые художник уверенна смотрит вперед.