ДРУЗЬЯ

Пятилетие 1909—1914 годов — время, когда композитор необыкновенно живо откликается на новые впечатления, впитывает плодотворные влияния, осознает свои художественные идеалы.
Продолжается его музыкальная дружба с С. С. Прокофьевым, неоспоримо полезная для обоих друзей. Их композиторская переписка изобилует откровенными критическими суждениями, дельными советами и бескорыстными восторгами.
Опубликованная теперь отдельным изданием почти полностью переписка С. С. Прокофьева и Н. Я. Мясковского, — вероятно, единственный в своем роде по искренности и дружеской прямоте композиторский обмен критическими замечаниями по поводу произведений друг друга. В этом отношении особенно характерны задорно-шутливые, изредка резкие и одновременно заботливые письма молодых лет.
Как очевидно следует и из этого письма, общая оценка дарования Прокофьева остается неизменно высокой. Творчество Прокофьева Мясковский ценит высоко и прилагает энергичные усилия для возможно широкой его пропаганды. Возрастающее сближение с В. В. Держановским и К. С. Сараджевым открывает
[1] То есть намеренно. — Примеч. составителя. возможности исполнения в Москве пьес Прокофьева, отвергнутых питерскими концертными организациями или консервативной критикой. В письмах к В. В. Держановскому тема Прокофьева проступает особенно отчетливо.

«… Я …имею смелость считать его по дарованию и самобытности значительно выше Стравинского, конечно, ему недостает ошеломляющей техники того, но это дело наживное! Способность же говорить своим языком у Прокофьева несомненно выше». (Из письма Н. Я. Мясковского к В. В. Держановскому от 26 сентября 1911 г.)
Горячо до запальчивости пропагандирует Мясковский творчество своего друга на страницах «Музыки». Он дал меткие и выразительные характеристики ранним произведениям Прокофьева в пору, когда критика отнюдь не баловала его вниманием и похвалой. Музыка Прокофьева вызывала у Мясковского, при всем несходстве с его собственной музыкой, сильный непосредственный отклик:
«С. Прокофьев на днях сочинил штуку, от которой я совершенно без ума — фортепианную токкату. Чертовски остроумно, колко, энергично и характерно. Темы — верх простоты и физиономичности. Может показаться странным, что о пьесе в 10—12 страниц я пишу целый дифирамб, но не могу удержаться от вопля восторга [1]. Пока это одно из его лучших и во всяком случае наиболее зрелое сочинение». (Из письма Н. Я. Мясковского к В. В. Держановскому от 11 апреля 1912 г.)
Порой контраст между своим, затрудненно протекающим творчеством и стихийной силой, жизненной мощью прокофьевского дарования воспринимается Мясковским с большой остротой:
«Я слишком хорошо себя знаю, чтобы придавать какое-либо значение своей музыке и, по правде говоря, [1] Отзыв Мясковского о Токкате Прокофьева (op. 11) появился в журнале «Музыка» позднее — в № 151 от 12 октября 1913 г. если бы не надежда когда-нибудь хоть написать настоящее, вполне художественное произведение, я бы не делал ни одного шага, чтобы слышать свои сочинения в приличном исполнении. Пока же эта надежда не угасла, надо не упускать случая учиться.