МОМЕНТЫ ГЛУБОКОЙ ТИШИНЫ И ПОКОЯ

В одном из своих лучших музыкально-критических выступлений (в 1923 году) он сказал о цикле фортепианных пьес последнего:
«В «Мимолетностях» явно чувствуется какое-то органическое углубление, обогащение авторской души; чувствуется, что композитор уже прошел полосу стремительного — сломя голову — бега и начинает приостанавливаться, оглядываться по сторонам, замечать, что вселенная проявляет себя не только в сногсшибательных вихрях, но что ей свойственны, при постоянном движении, и моменты глубокого, растворяющего душу покоя и тишины; чувствуется, что автор реагирует не только на внешнее, что всякое свое впечатление стремится теперь выразить не только в звуке-жесте, но уже углубляется в себя, его душа ищет уже звука-слова. И те слова, которые он сейчас находит, те душевные движения, что начинает в себе ощущать и передавать вовне, столь новы, столь волнующе неожиданны, столь пленительны, что намеками проскальзывавшее в его прежних произведениях и чувствовавшееся лишь как возможность — разовьется ли, нет ли, кто знает — теперь является для нас достаточным залогом, чтобы смотреть на Прокофьева как на законного наследника плеяды недавно прошедших в истории нашей молодой музыки гениев». (Из рецензии Н. Я. Мясковского на «Мимолетности» С. Прокофьева.)
У самого Николая Яковлевича, возможно, в отличие от более цельного и уверенно-энергичного Прокофьева, это «обогащение души» чаще всего было выстрадано.
Так родились поэтические и светлые страницы Пятого квартета, скрипичного концерта, романсов на слова Лермонтова. Так, на исходе 30-х годов он подошел и к своей безусловной художественной победе — Двадцать первой симфонии.
В течение многих лет композитор слушал «глубокую тишину» и проникался животворным покоем в общении с природой. Свободные от консерваторских занятий летние месяцы он проводил сперва в Клину, потом в совхозе «Муханово» около станции Тучково Белорусской ж. д., наконец с 1931 года и до конца своих дней (за вычетом военных лет 1942—1944) на Николиной горе. Здесь, в дружеском кругу — он жил на даче П. А. Ламма — он отдыхал и работал в жизненно необходимой ему атмосфере.
«Он очень любил природу и под ее влиянием становился проще, мягче, общительнее — охотно делился впечатлениями, воспоминаниями и особенно своими наблюдениями над виденным в лесу и полях. Он любил и умел наблюдать жизнь природы, зная к тому же прекрасно и литературу о ней (у него был превосходный атлас птиц Мензбира, определители растений среднерусской полосы Кайгородова, книги по истории земли и пр.). На прогулках он любил обращать внимание На какой-либо интересный, редкий цветок (между прочим, мастерски составлял букеты, всегда очень интересные по сочетанию и форме цветов, оригинальные по составу— например, с хмелем, с чертополохом), прекрасно знал птиц и определял их и по пению и по силуэту в полете…