Внешне Николай Яковлевич, казался нелюдимым

Начиная с Шестой и Седьмой симфоний, мы становимся свидетелями очень резких колебаний творческого сознания композитора: тревожные поиски новой объективной темы чередуются у него с пучинами субъективизма. Так длится десять лет… Наконец, наступает период все большего выравнивания настроения, все большего приближения к реальной тематике, ощущаемой через стихию песни, танца и марша. На этом пути Шестнадцатая симфония (1936) представляет одно из выдающихся достижений… Впрочем, высшие достижения… Мясковского не в этих опытах… а в полных внутренней гармонии, спокойствия и мудрой умиротворенности произведениях… Развитие этого возвышенного стиля, элементы которого наблюдались уже в ранних произведениях Мясковского, вовсе не означает… удаления от реальной действительности. Это скорее ее переосмысливание… Этот большой художник неустанно ищет средств воплотить переживаемую эпоху, стать ее выразителем». (Из очерка А. А. Альшванга «Советский симфонизм».) О личном обаянии, о душевном облике H. Я. Мясковского прекрасно сказал его ученик и многолетний друг, Д. Б. Кабалевский:
«Какая-то особая притягательная сила была в этом человеке, за необыкновенной внешней скромностью которого скрывался богатый и содержательный, напряженный от глубоких раздумий и растревоженный вечной неудовлетворенностью внутренний мир одного из самых замечательных музыкантов нашего времени.
Людям, мало знавшим Николая Яковлевича, казалось, что он всегда замкнут, всегда погружен в себя и даже не проявляет большого интереса к окружающей его жизни. Но достаточно было хоть однажды встретиться с ним не в официальной обстановке, а дома или в классе, как полнейшая необоснованность такого мнения становилась совершенно очевидной.
Внешне Николай Яковлевич, действительно, казался нелюдимым, порой чудилось даже, что он избегает людей, но его умные, красивые глаза и всегда светящаяся в них добрая улыбка словно говорили: не бойтесь, я вовсе уж не так сумрачен, как это про меня говорят и как это вам могло самому показаться…
В самом деле, доброта, отзывчивость, мягкость были чертами, в значительной мере определявшими характер Мясковского. Я знал его на протяжении двадцати пяти лет и ни разу не видел, чтобы он вышел из себя. Он бывал «колючим», если хотите — «ядовитым», но никогда не терял самообладания, особой присущей ему сдержанности.
Иногда казалось даже, что мягкость, доброта Николая Яковлевича переходят в чрезмерную терпимость, что иной раз он прощает то, что другие на его месте сочли бы непростительным, находит объяснение тому, что следовало бы безоговорочно осудить. Как-то, в одном из своих писем, пользуясь откровенностью наших отношений, я рискнул прямо заговорить с Николаем Яковлевичем на эту трудную тему. И вот что он мне, между прочим, ответил: «,…Даже сталкиваясь с неточными в моральном, общественном и иных отношениях поступками… я всегда стараюсь их понять и чаще всего нахожу им объяснение. Одним словом, я дружбой не жертвую, даже несмотря, иногда, на кажущуюся в этом необходимость» (письмо от 18 июня 1949 года).

Ваше мнение...

Рубрики