Актерские темпераменты

Расходились мы и три часа утра. Дело было весной, в разгар белых ночей, и мы решили идти в центр пешком. Едва мы прошли два-три квартала, как первым очнулся Надеждин.
— А вы знаете, товарищи, — начал он, — мы, кажется, влопались. Под обаянием прекрасной читки мы не раз глядели, что пьеса очень неважная, мелковатая, скажем прямо — плохая, недостойная пера такого писателя.
И пока мы шли с Петроградской стороны через Неву, актерские темпераменты разыгрались вовсю, критика пьесы стала расти, как снежный ком, и скоро приобрела чуть ли не уничтожающий характер. Однако твердых оснований для этого никто привести не мог, и в конце пути артист Я. Ауэр стал протестовать против разноса и искать в пьесе положительные черты. Очень скоро рычаг повернулся, и началось «с одной стороны, нельзя не признаться», и т. п. Все вспомнили, что пьеса призвана содействовать государственному заданию — возбудить интерес и внушить доверие к входившим в обиход государственным займам. Исподволь стали вспоминать отдельные прекрасные сцены, сочный язык, любопытные характеристики. Вскоре оказалось даже, что нужно сдержать данное Толстому слово и поставить пьесу, что необходимо на следующий же день оформить договор и даже вы дать автору аванс.
«Чудеса в решете» были показаны в декабре 1926 года. Интерес зрителей к пьесе поначалу был средним, но имя автора уже пользовалось большой известностью, тема пьесы была актуальная, драматургическая разработка некоторых сцен сделана мастерски, и ее успех в конце концов превзошел наши ожидания. Скоро ее хулители перо стали вспоминать дискуссию, вспыхнувшую после визита к Толстому, и мы были совсем посрамлены, когда чуть ли не одновременно «Чудеса в решете» были поставленыв Москве в театре Корша, а оттуда скоро перекинулись на периферию. Резко отнеслась к пьесе только критика, которая Толстого тогда вообще не баловала. Жизнь пьесы на сцене была все же недолговечной.
Работая над рассказами и повестями, над романом о Петре I, Толстой часто возвращался мыслями к драматургии. Но долго не подворачивалась, как он говорил, «ни одна загребущая тема».
Однажды Алексей Николаевич застал меня за чтением французских пьес, среди которых я искал что-нибудь подходящее для перевода. Это было в 1930 году во время моего летнего отдыха, который я проводил в Детском Селе (ныне город Пушкин), неподалеку от замечательного особняка, предоставленного Леноблисполкомом в распоряжение писателя. Раскидав небольшую стояку пьес, Алексей Николаевич задал несколько вопросов, а потом говорит:
— А ну, подыщите какую-нибудь хорошую пьесу с идеологическим перцем кайенского качества. Вы ее переведете, а я обработаю, мы можем сделать большое дело, и художественное да и материальное.
Собрав и прочитав десятка два еще не переведенных на русский язык пьес, я отобрал «Пакетбот «Тенасити» Вильдрака и отправился к Алексею Николаевичу.