Ближайшие четыре экзамена

Каждую просьбу Глазунов излагал в письменной форме, давая своему протеже обязательно более или менее подробную характеристику.
Может быть, не было ничего удивительного в том, что в письмах и рекомендательных записках он называл своих подопечных не только по фамилии, но и по имени-отчеству. Но мы — члены Правления Рабиса — на первых обсуждениях организации производственной практики студентов были буквально сражены. Приводя примеры самотека, нарушения дисциплины или, наоборот, достойные подражания, Александр Константинович обязательно докладывал об участниках таким образом: учащийся на таком-то инструменте в классе такого-то педагога (или профессора) по фамилии такой-то тогда-то поступил так-то. Медленно, как это вообще было свойственно Глазунову, но без малейшей запинки все «показатели» имен, фамилий и названий приводились на память. Зная, что я часто посещаю экзамены, он меня однажды пригласил посетить «ближайшие четыре экзамена». И тут последовал перечень руководителей, студентов, предметов, дат и помещений, который я с трудом успевал записывать в блокнот. После этого я еще больше восхищался, когда на всех этих экзаменах (не говоря о многих других) неизменно встречал директора. Только тогда я по достоинству смог оценить то обстоятельство, что Александр Константиновичнередко посещал даже корректурно-оркестровые и хоровые репетиции Театра музыкальной драмы, функционировавшего с 1912 года по 1919 год в Большом зале Консерватории: добрых дно трети его коллектива составляли либо бывшие, либо теперешние воспитанники консерватории, и Глазунов интересовался их судьбой.
Доброе сердце иногда побуждало его просить и за малоквалифицированных людей и даже за явных любителей. Но, как взыскательный, художник, он всегда давал своим протеже правильную характеристику, нередко заканчивая ее слонами: «Тем не менее, я очень прошу…»
Таких писем я получил от Глазунова не меньше ста Вое они были адресованы лично мне, но я их. оставлял в делах Рабиса, где они со временем были сданы в утиль вместе с архивными бумагами. Случайно лишь одно письмо подобного содержания сохранилось в моем архиве. Опуская фамилию лица, за которое просил Александр Константинович, считаю нужным опубликовать это письмо:«17 июня 1923 г.
Высокочтимый Сергей Юрьевич!
В нашей консерватории учится юная пианистка С. К., обладающая необыкновенным дарованием. Она находится на иждивении своей матери — скрипачки, которая в настоящее время лишилась последнего заработка. Я обращаюсь к Вам с покорною просьбою переговорить в Союзе о предоставлении места матери высокоталантливой питомицы нашей, чтобы не дать ей погибнуть из-за недостатка средств к жизни. Очень меня обяжете.
Искренне преданный А. Глазунов».В январе 1923 года тяжело заболел профессор С. И. Габель, долголетний инспектор консерватории, правая рука директора. В связи с его болезнью я получил от Глазунова два письма, присланных мне домой и потому сохранившихся:«25 января 1923 г.