Человек чуждый музыке

Мне и сейчас кажется, что единственным оправданием постановки может служить только то, что она дала исключительно интересный материал для работы над повышением мастерства всех художественных, а частично и рабочих коллективов театра.
Следующая творческая встреча с Борисом Владимировичем состоялась лет пять-шесть спустя после начала переговоров о «Прыжке».
Начиная с 1905 года, когда я слышал «Вильгельма Телля» в Киеве и Варшаве, я и удивлялся и возмущался, что он не идет в Петербурге. После Октябрьской революции, дружа с руководителями бывш. Мариинского театра, я несколько раз ставил перед ними вопрос об этом россиниевском шедевре. Однако, неизменно расточая опере комплименты, мне говорили, что после «Электры» и «Саломеи» зритель считает оперы, подобные «Теллю», вчерашним днем. К тому же спектакль длинен, скучноват и требует огромного напряжения. При этом ссылались на Асафьева, который долгие годы руководил репертуарной политикой академических театров.
Я обратился к Борису Владимировичу. Он подтвердил это мнение и прибавил:
— В паши дни никто не высидит и двух актов. Для нашей динамической эпохи опера устарела, скучна, потому что либретто написано в типично французском духе того времени.
Пытался присоединиться ко мне и В. А. Дранишников, но нам обоим мешал С. Э. Радлов. Человек чуждый музыке, он судил об опере по действительно растянутому либретто и не мог себе представить спектакль в действии. Ему виделся Шиллер, а не либреттисты «Телля» Би и Жуи. Однако я не хотел отказаться от мечты о постановке «Вильгельма Телля» на академической сцене и исподволь работал над реконструкцией его либретто. Когда оно было готово, я попросил дирекцию предоставить мне возможность о нем доложить. По совету того же Асафьева, не видевшего в этом «срочного интереса», доклад был отложен на неопределенное время. Но где-то на стыке 1930 и 1931 годов дирекции понадобилась моя услуга.
Подписывая в 1923 году с немецким издательством Фюрстенера договор на прокат нотного материала «Саломеи», директор театра, не очень вникнув в суть дела, подписал за меня обязательство передать Фюрстенеру и мои авторские права на перевод. Пока опера исполнялась, я принципиально и очень решительно отказывался подписать соответствующий документ. Но в 1930 году уплата 50 долларов Фюрстенеру за каждый спектакль (за прокат нотного материала) была запрещена, материал был отослан, и дирекция должна была представить и мою подпись. «Мы согласны на любую компенсацию,— заявили мне,— назовите цифру».
Мысль о «Телле» сверкнула в моей голове, и я ответил:
— От сорока до пятидесяти… минут.
Это время я требовал на внеочередной показ Художественному совету либретто «Вильгельма Телля» — и обязательно в присутствии Асафьева.