Четыре грубияна

Ознакомившись с успехами наших самодеятельных хоров, он во время одного из своих приездов счел интересным поставить в Филармонии в концертном исполнении оперу Глюка «Альцесту», привлекши к, участию несколько хоровых самодеятельных коллективов — в общем около четырехсот пятидесяти человек. И я верил в искренность Коутса, когда он во время одной из встреч сказал мне, что после своей родной Англии он всем странам мира предпочитает Россию.
А встречались мы с ним одно время часто. Он как-то привез клавир и партитуру своей небольшой оперы «Самюэль Пейпис» и просил перевести ее на русский язык. Сделал я это охотно, но, и к удивлению своему и к огорчению, не смог предложить ни одному театру оказавшееся слабым по музыке и на редкость рыхлым по драматургии произведение. Можно было только удивляться, как опытный и талантливый оперный деятель мог увлечься таким сюжетом и не потребовал хотя бы его доработки.
Сделав перевод и видя безнадежность всей затеи, я наотрез отказался получить от Коутса какое бы то ни было вознаграждение. Он же при каждой встрече доказывал мне, что не имеет права на такой «трудовой» подарок, что я лишил его покоя. Видя мое упорство, он спросил В. А. Дранишникова, и чем я нуждаюсь. Тот рассказал ему, что я озабочен покупкой клавиров оперы Вольф-Феррари «Четыре грубияна», которую хотят ставить три театра, но откладывают из-за отсутствия клавиров. Это было не совсем так, потому что клавиры можно было скопировать с существовавших в некоторых библиотеках экземпляров, но все же вопрос действительно в какой-то незначительной мере из-за этого тормозился. Ничего не ответив Дранишникову и не предупредив меня, Коутс немедленно по приезде домой выслал мне по почте десять клавиров, стоимость которых (при перерасчетевалюты) по крайней мере втрое превышала гонорар за перевод его небольшой оперы.
Таковы были деликатность и внимание этого человека.
На смену А. Коутсу И. В. Экскузович пригласил из Москвы Эмиля Альбертовича Купера. Это тоже была ярко выраженная дирижерская индивидуальность.
С детства скрипач-вундеркинд, затем ученик С. И. Танеева, первая скрипка в квартете кишиневского публичного дома (где он считал возможным пропагандировать Шуберта и Чайковского), затем концертмейстер первых скрипок в халтурной опере и в скорости ее дирижер, три года спустя блестящий дирижер киевской оперы, за которой последовали пульты московского театра С. И. Зимина и Большого театра, Купер вырос в перворазрядного оперного дирижера. Человек крепкой хватки вообще, музыкальной в частности и в особенности «вечный ученик», как он сам себя называл, всю жизнь чему-нибудь усердно учась (языкам, философии), волевой и напористый отнюдь не мягкий, а, скорее, наоборот, довольно жестокосердый, Купер вызывал в коллективах, в которых ему приходилось работать, больше страха, чем любви. Его дирижерской натуре были свойственны грандиозные масштабы, сила — иногда даже грубоватая,— большие страсти. Ему блестяще удавались ансамбли Верди и Чайковского, похоронный марш из «Гибели богов», «Фантастическая симфония» Берлиоза, 5-я и 9-я симфонии Бетховена, две последние симфонии Чайковского, поэма экстаза Скрябина и т. п. Он отрицал особенно тонкую отделку лирических деталей в опере. «Не дойдет», — говорил он неоднократно. «Обожая» Равеля и Дебюсси, он редко включал их в свои программы.