Демонстрация клавира

Чай мы у него пили, беседы преприятные всю ночь вели, но до клавира так и не добрались: Борис Владимирович всячески от этого уклонялся. Когда мы под утро уходили от него, я высказал сожаление по поводу несостоявшейся демонстрации «Пророка». Асафьеву послышалась обида в моем голосе, и он уже в передней, пока мы натягивали на себя пальто, задал мне вопрос:
— А что вы сделали с трио?
Я сказал.— Ловко, — последовал ответ. — А с последним балетом?
— Выбросил, — ответил я.
— А как вы арестовали Иоанна?
— У матери в каземате.
— Это становится занятным,— улыбаясь, сказал Асафьев и, подумав, прибавил: — Ну, теперь уже поздно, а завтра приходите оба к одиннадцати часам.
Мы явились вовремя. Демонстрация клавира и обсуждение каждой переделанной фразы отняли около пяти часов. Основательно устав, Асафьев прошелся по комнате, как будто забыв о нашем присутствии. Мы с Дранишниковым сидели затаив дыхание. Затем Асафьев подошел к Владимиру Александровичу и совсем просто сказал:
— Ну, что ж, надо ставить. Никаких Баку, никаких Клибсонов… Нас засмеют, если мы выпустим из рук этот спектакль.
Я стал благодарить Асафьева и на радостях похвастал отзывом ЛИФЛИ [1], в котором очень доброжелательно оценивался сделанный мною план реконструкции оперы и говорилось, что оперный спектакль на сюжет Мюнстерского восстания 1534 года — этого замечательного этапа из истории мирового революционного движения — должен явиться чрезвычайно значительным театрально-общественным событием.
Борис Владимирович, внимательно прочитав отзыв, сказал: «Совершенно правильно», достал перо и без какой-либо просьбы с моей стороны написал: «Всецело присоединяюсь к отзыву. 23/V—1934 г. Б. В. Асафьев». Затем, не спрашивая меня, снял телефонную трубку и позвонил директору театра,— тогда им был В. С. Бухштейн.
— Вениамин Соломонович, — начал Асафьев, — вот что. Я недавно был против возвращения на сцену Мариинского театра мейерберовских опер. Сейчас мне показали такую переработку «Пророка», которую необходимо поставить — и как можно скорее. Пожалуйста, подпишите договор с Сергеем Юрьевичем, а то его тянут в Баку.
Бухштейн согласился, так как и для него авторитет Асафьева был непререкаем.
Несколько дней спустя состоялась приемка текста. В комиссию вошел и поэт В. А. Рождественский.