Исключительная предупредительность и любезность к иностранцам

Свидетельства исключительной честности населения можно было видеть на каждом шагу. Так, например, в подавляющем количестве квартир и особнячков в дверях имелся вертящийся плакатик с надписями: «Дверь открыта» и «Дверь заперта». Зайдя к врачу по поводу простуды, я плохо слушал его наставления: мое новенькое пальто осталось в передней, отделенной от кабинета врача двумя другими комнатами, а при входе висела табличка со словами: «Дверь открыта». Врач, заметив мою рассеянность, спросил, в чем дело. Я покраснел, но сказал об открытой двери. Он улыбнулся, сказал: «Чем только у вас, у русских, набита голова!» — и поднялся, чтобы закрыть дверь, но вспомнил, что через пять минут придет другой пациент, и, взяв блокнот, выписал мне свои назначения.
Исключительная предупредительность и любезность к иностранцам, незнакомая нам в то время доверчивость к людям и, больше всего, потрясающе быстро работающий во всех звеньях управленческий аппарат, защитные цены от спекулянтов потребительскими товарами и сервис вообще — доставили мне много поводов для восхищения и заняли в моих путевых наблюдениях довольно много места. Восторженным был и тон. Да и как было не восторгаться, когда я по дороге из Копенгагена в Петроград через Стокгольм подал в 11 часов 30 минут утра в шведский Совет министров просьбу пропустить без транзитной пошлины два ящика с продовольствием, а два часа спустя мне было сообщено, что на заседании был сам король, который и выступил в пользу представители русскогоКрасного Креста и собственноручно написал на моем заявлении: «Удовлетворить». Бумага осталась в архиве, а на таможне мне поверили на слово, без всякой проверки п даже удивления.
Заметки мои начали печатать, по после появления четвертого фельетона (тогда так назывался газетный «подвал») тот же Кузнецов мне сообщил по телефону, что Мария Федоровна Андреева распорядилась запретить дальнейшее печатание. Я впал в амбицию и поехал к пей объясняться.
В Скандинавию я ездил по просьбе М. С. Урицкого, данное мне Компленбежсевом поручение выполнил, на мой взгляд, удачно, путевые заметки писал по предложению ответственного сотрудника редакции, ничего антисоветского или антиреволюционного в моих заметках не было, в чем же дело?
М. Ф. Андрееву я в то время не знал. Где-то в глубине памяти сохранилась фамилия актрисы, которую я видел в одном из спектаклей МХТ. Говорили, что она бросила сцену, стала женой Максима Горького; кто-то где-то говорил, что она очень красива, образованна, была богата, помогала революционерам и, кажется, даже стала членом большевистской партии.
При мысли об актрисе-комиссаре я живо представил себе женщину в кожаной куртке, в красном платочке, в высоких, до колен зашнурованных, давно не чищенных ботинках, с маузером на боку…
Артист, литератор и активный профсоюзник, к тому же только что оправдавший оказанное мне доверие на дипломатическом поприще, я переоценивал свое понимание обстановки и, говоря откровенно, прежде всего был обижен тем, что запрет был наложен без предупреждения. Поддержанный теми, кому я успел пожаловаться, я нахохлился и надутый вошел в кабинет Марии Федоровны. И… сразу потерял весь свой аллюр…