В ожидании встречи

Всего Вам доброго. Б. Асафьев.P. S. Сговоритесь с Ириной Степановной, когда сможете зайти. Я дома все время, кроме часов двух-трех дня прогулки».Два дня спустя я прочитал Борису Владимировичу либретто. Он наговорил мне кучу комплиментов и с пафосом защищал меня от возможных упреков за «ликвидацию» четвертого и пятою актов ростановской драмы. Похвалил он и всю структуру либретто и его «априорную музыкальность», как он выразился. И закончил:
— По архитектонике у меня все же есть одно серьезное замечание. Мне хотелось бы, чтобы в первой же сцене любовная тема вышла па первый план. Поскольку все либретто написано свободно, только по мотивам пьесы, а не точно по ней, вы можете дописать то, что мне кажется желательным, даже необходимым. Я вам не навязываю, но у пае все пронизано любовью,— так не бойтесь выносить и плакат. Это раз.
Второе замечание относится к стихам. В ожидании нашей встречи я прочитал пьесу и в оригинале и в переводе милейшей Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник. Последний в своем роде замечателен, но стихи в некоторых местах слишком изящны для данной сценической ситуации или сюжетного поворота. Вы не переводили, писали как будто свободно, но под большим влиянием переводов Щепкиной. А мне хочется — и чудится в будущей музыке — несколько больше жара, больше простоты, пусть даже несколько грубоватой, немножко соленой, особенно в сценах вашего Линьера, вашей Дуэньи и даже вашего Сирано. Надеюсь, вы понимаете, что речь идет не о сценических или драматургических моментах, а исключительно о лексике. Мы имеем дело с эпохой, которая не очень подбирала слова и выражения, фольклор тогдашний такой же. Может быть, я неправ, но мне хочется более залихватского тона, не персей, а груди, что ли, не ланит, а щек, не уст, а сочных губ. И простых, а не сложных рифм. Упростите многое — не обязательно все,— сделайте партернее, так сказать. Жеманство оставьте в небольшой доле, но только для группы де Гиша, создайте разницу между двумя классами, демократизируйте, так сказать, группу Сирано.
И третье: вы меня заразили своим увлечением, я буду грезить об этой работе.
Кое-что в словах Бориса Владимировича показалось мне несколько необычным, чтобы не сказать странным, но я видел, что он за два дня успел основательно изучить драму Ростана, его авторитет был для меня (как и для большинства музыкантов тех лет) непререкаем, и яаккуратненько тут же записал все, что он мне говорил вообще и некоторые подробности в частности. Я был очень счастлив, что мои поиски композитора так легко увенчались успехом. Для меня не подлежало сомнению, что при таком увлечении темой опыт, знания и мастерство в значительной мере помогут Асафьеву совладать с либретто даже в тех местах, где ему может не хватить интуиции. Провожая меня к вешалке, Борис Владимирович вдруг громко рассмеялся и сказал:
— Стар я для озорства, а жаль. Мне пришла в голову шальная мысль. Когда клавир будет готов, напишите на обложке: музыка Альфонсо, Ниццетти или другого известного композитора, а себя выдайте за скромного переводчика. А когда опера будет одобрена и принята, мы откроем правду. Я, конечно, шучу, но с нашими «театральными воеводами», как выразился бы Стасов, следовало бы проделать когда-нибудь такой трюк.
Мысль Асафьева о «любовном плакате» сверлила мой мозг всю дорогу домой, и в пути же я нашел простое решение.