Из дневника. А. А. Соболев

Бывают люди талантливые, умные, содержательные, но с таким большим чувством собственного достоинства, что простому человеку к ним не подступиться. Бывают также большие люди, которые доступны, милы, радушны; они будут с вами говорить о чем угодно. А вот только коснись их специальности — и они тотчас же «захлопываются», как устрицы, иногда даже довольно грубовато, как будто их обидели, или делают вид, что ничего не слышат. К моему большому счастью, Николаи Карлович не принадлежал ни к одной из этих категорий людей. Если человек был искренен, дружелюбен и в какой-то мере симпатичен ему, то Николай Карлович мог делиться с ним самыми потаенными своими мыслями.

Познакомился я с Анной Михайловной и Николаем Карловичем в 1935 году в Лондоне, на обеде у знакомых. С большей частью гостей Николай Карлович не был знаком. Он сидел угрюмый, несчастным Чувствовалось, что громкий перекрестный разговор его царапает, раздражает, что ему хочется поскорее выбраться из этого сборища куда-то к себе, где, наверное, тихо, мягко, спокойно.

Вскоре после этого случилось, что я строил несколько жилых домой на участке, который прилегал к садику дома, в котором поселились Анна Михайловна и Николай Карлович. Как-то раз летом мне надо было пойти к Николаю Карловичу по какому-то делу. Забор между нашим участком и его садиком был старый, дырявый, и я, вместо того чтобы идти в обход по улице, перелез через забор и боязливо вошел в столовую. Слышу крик:

— Анюточка! Ведь это черт знает что такое! Ведь так же нельзя! Я опять весь в крови! Ну посмотри же: прямо течет! Ведь те-чет! И по так каждый раз. Чтоб черт их побрал! И кто это выдумал эти проклятые бритвы. Еще называют их безопасными!

Крик приближался. Я оторопел. Николай Карлович спускался по лестнице с ужасом на лице и окровавленным полотенцем в руке. Тут он заметил меня, и вдруг, как это бывает у детей, все сразу изменилось:

крик прекратился, страдальческий вид исчез и его сменила очаровательная улыбка.

— Ах, это вы?… Анюточка, Алеша пришел! Как там насчет чая? — Потом обернувшись ко мне сказал:

— Ведь вы голодны? Правда? Вы даже похудели! Выпейте чаю! — Анюточка, мы чаю хотим!

Из кухни слышен голос Анны Михайловны:

— Иду, иду! — И через несколько минут мы сидим втроем за мирной чашкой чая.

После этого случая я повадился ходить к Метнерам. Чуть ли не каждый день «в чайное время» я перелезал через забор и проводил полчаса, а то и дольше за чашкой чая, слушая, что говорил Николай Карлович. А когда Николай Карлович бывал в хорошем настроении, то он любил говорить и о музыке, и о других искусствах, а также о религии, философии. Все, что он говорил, было всегда исключительно интересно. Можно было быть уверенным, что выраженные им мысли были действительно частью его существа. Вот только когда в силу каких-нибудь мировых событий, которые долетали до его слуха, Николай Карлович говорил на политические темы, — горько, с ожесточением, тогда я приходил в уныние от его взглядов, казавшихся такими нелепыми с обыденной точки зрения. А казались они нелепыми в большой мере по той причине, что в основе их лежали главные характерные черты Николая Карловича: его любовь к ближнему и уважение к человеческой личности — принципы, на которых, как известно, редко зиждется международная политика.

Послушав Николая Карловича, я часто, придя домой, как можно точнее записывал его слова в дневнике.

На 25 марта 1936 года был назначен концерт Николая Карловича с Татьяной Александровной Макушиной. Будучи неучем в области музыки, я как-то попросил Николая Карловича помочь мне подучиться теории музыки, чтобы, как я себе говорил, «понимать» музыку. На это Николай Карлович мне ответил так:

Слушая музыку, боже упаси ее разбирать. Это только в дурацких программах ее раз-би-ра-ют. В таких программах никогда не говорят о содержании, а только о сюжете, не о форме, а о схеме. Слушая музыку, надо только открыть душу и воспринимать непосредственно. Конечно, не все легко воспринимается: главные темы служат как бы водителями, и их нужно держаться. Боже упаси следить за разработкой темы, голосоведением и т. п. Это только мы, несчастные музыканты, сидя на концерте, невольно разбираем.