Летом мы построили в саду музыкальную студию

Метнер хотел, чтобы я познакомилась с его романсами. Многие из них не были переведены на английский язык, и он предложил мне попробовать подыскать подходящие для них слова. Миссис Метнер делала для меня точный перевод, указывая, на какую ноту падало каждое слово или слог, а я старалась передать смысл поэтическим языком. Метнер остался очень доволен моими попытками, и, пока он жил с ними, я подобрала слова тридцати романсов. Я немножко пою и, поработав несколько дней над двумя или тремя романсами, приносила их ему. и он играл аккомпанемент, а я пела. Это доставляло ему большое удовольствие, так как я подлаживалась под его игру. Он говорил: «Вот если бы все певицы были, как вы! С вами я могу играть, как хочу!»
Мы также играли и пели Сонату-вокализ из op. 41, и я разбирала с листа Сюиту-вокализ из того же опуса, чем очень его удивила. Миссис Метнер тоже иногда пела.

Летом мы построили в саду музыкальную студию; когда она была окончена, Метнер выписал свой рояль из Лондона. Теперь у нас было три рояля в студии и один в доме, и я смогла снова начать упражняться, чего уже давно не делала, боясь помешать Метнеру работать. Я решила сосредоточиться на его произведениях, так как, пока он жил с нами, я могла пользоваться его советами и указаниями.

Я представила ему одну мою знакомую певицу, и мы с ней решили дать два-три концерта метнеровской вокальной музыки в пользу пострадавших от войны. Метнер с большим интересом нас слушал, помогал нам и почтил своим присутствием наш концерт в Бирмингеме в январе 1942 года. Он умел вдохнуть в участников бодрость и веру в успех, а после концерта не скупился на похвалы за наши старания.

В течение 1941 года он продолжал писать свой Концерт-балладу и в ноябре того же года дал мне разучивать первую часть. Это была большая честь, так как, по его словам, он никогда раньше не давал своих композиций по частям, а только когда все было закончено. Я была в восторге от первой части и через три недели могла играть ее с ним на двух роялях. Я также разучивала «Романтическую сонату» и «Русскую хороводную». Теперь, когда к нему приезжали гости, он всегда просил меня играть, и «Хороводная» неизменно включалась в программу, причем он исполнял партию второго рояля. Нельзя было не поддаться очарованию этой прелестной вещи.

В феврале 1942 года Метнер объявил нам, что написал последний аккорд клавира Концерта-баллады. Он был очень утомлен, и здоровье его не улучшалось. Мы уговорили его поехать немного отдохнуть в Молверн среди прекрасных молвернских холмов в Вустершире. Но он спешил вернуться в «Foreign Park», чтобы заняться оркестровкой Концерта-баллады. Над этим сочинением он работал до самого лета. Он очень хотел прослушать вторую и третью части на двух роялях; я разучила оркестровую партию, и мы сыграли весь Концерт-балладу его другу Коллингвуду, в то время главному дирижеру оперной труппы Сэдлерс-Уэллсского театра. Сочинение произвело на него большое впечатление.

В течение лета здоровье Метнера постепенно ухудшалось. На мой вопрос: «Как вы себя чувствуете?», — он неизменно отвечал: «Лучше, чем завтра», — показывая этими шутливыми словами, что он не имел иллюзий относительно серьезности своего состояния. Однажды вечером, вернувшись с прогулки, он пожаловался на какую-то странную боль: это был явный признак надвигающейся болезни.

Когда его пригласили дать концерт своей музыки в Бирмингеме, он отложил на время композиторскую работу, чтобы снова заняться игрой на рояле. Певица Ода Слободская и скрипач Артур Каттерал приехали из Лондона репетировать с ним; Метнер и я должны были играть «Русскую». Все приготовления к концерту были закончены, но видно было, что ему очень трудно работать и что боли все усиливались. Всегда бывало необычайно трудно убедить его пойти к доктору, но к началу октября ему стало так плохо, что он согласился обратиться к специалисту по сердечным болезням. Тот нашел у него инфаркт миокарда и уложил в постель на шесть недель. Концерт, конечно, пришлось отложить, к большому разочарованию Метнера.