Музыка — это особый автономный мир

Иногда рассказывал дядя Коля о своем учителе, знаменитом В. И. Сафонове, и неизменно говорил о нем с величайшим благоговением и чувством благодарности за все «муки», которые приходилось претерпевать, уча такие вещи, как Концерт Es-dur Рубинштейна, пальцеломный «Исламей» Балакирева и другие пьесы в таком же, преимущественно виртуозном стиле. Конечно, его «муки» в классе Сафонова происходили не из нудного процесса преодолевания виртуозно-технических трудностей, а из убеждения, что трудности эти в данных вещах являлись скорее целью, чем средством выражения внутренней сущности музыки, ее «неизреченных смыслов». Но мудрость Сафонова как раз и заключалась в создании технического «багажа», с помощью которого оказалась бы осуществимой законченная интерпретация даже таких виртуозных вещей, как упомянутые выше. Сафонов учитывал музыкально-природные склонности Метнера, понимал, над чем следовало, хотя бы и ценой «мук», работать. И когда он вырастил своего ученика, то последний стал музыкантом, легко и творчески властвующим над «виртуозностью» и над всеми ее соблазнами, столь часто механизирующими музыку.

Высказывания Метнера о Сафонове ложились в основу оным учеников Метнера, как передаваемая и бережно хранимая традиция которая показывает, что индивидуальность каждого ученика, его природные способности и недостатки требуют от педагога соответственного и весьма обдуманного выбора материала для руководства занятиями. Проще и мудрее, кажется, и выдумать нельзя… И очень полезно об этом знать в наше время, когда мы уже, как говорил дядя Коля, «принципиально никаких мук больше не хотим» и когда мы или увлекаемся «сверхтехникой» (почти всегда в ущерб музыке), или специализируемся в исполнении произведений какого-нибудь одного, двух или максимум трех композиторов.

— Нельзя музыкантам превращаться, — как дядя Коля говорил, в подслеповатых специалистов по специализированию, а из художественной техники делать пиротехнику или штучки циркового жонглерства, ничего общего с музыкой не имеющие и уводящие нас в противоположную от нее сторону.

*

Однажды в условленное время я пришел к дяде Коле со своим консерваторским товарищем, учеником Танеева. Втроем с дядей Колей мы отправились гулять. (Дядя Коля иногда любил гулять не один.) Во время прогулки зашел разговор о современной русской музыке. Я с моим приятелем неосторожно и по молодости лет не слишком лестно отозвались о музыке Рахманинова, что в те годы считалось в какой-то мере модным среди «авангардных» музыкантов. Нам почему-то казалось, что Метнер проявит более или менее безразличное отношение к нашим высказываниям, или, во всяком случае, не будет существенно против них возражать. Но мы ошиблись… Надо. было слышать, как реагировал на наши слова он, не терпевший самоуверенности и нескромности со стороны еще «зеленой» музыкальной молодежи. Он дал нам такую неожиданную уничтожающую отповедь, что мы уж не рады были «смелости» своих суждений и, сгорая от стыда, сконфуженно умолкли. Но это был не только формальным педагогический прием для данного частного случая, тут было и нечто несравненно большее. Он кратко и сильно преподал нам на всю жизнь урок о том, что такое музыка вообще и каковым должно быть отношение к ней музыкантов. По смыслу сказанного им, музыка — это особый автономный мир, в котором по законам музыкального языка (то есть максимально ясным и понятным для всех образом) художник раскрывает в звуках содержание своей внутренней жизни. Художественное речение иному, субъективно, может быть более или нее созвучным или, наоборот, совершенно чуждым, но объективная его ценность этим не только не утрачивается, но даже не колеблется. Соответственно и отношение музыкантов к музыкальному искусству должно быть сугубо осторожным, бережным, как бы охраняющим его автономность и беспримесную чистоту. Тут мысль его заключалась в том, что подчинение закону не противоречит свободе, не исключает ее, а наоборот, гарантирует ее, обусловливает ее. В силу подверженности человека падениям и всякого рода несовершенствам свобода в законе — лучше для него, чем свобода в беззаконии, а поэтому подчинение закону и есть подлинная свобода, тогда как подчинение беззаконию — безусловное рабство… «Вот где критерий прекрасного и вечного в музыке», — закончил он.

Рахманинов постоянно прислушивался к голосу метнеровской музы, приходил на его концерты. Вспоминается мне один из концертов Метнера в Москве. Дядя Коля впервые публично исполнил Импровизацию op. 31 [1]. После концерта в артистической комнате в толпе публики и рядом со мной протискивался высоченный С. В. Рахманинов и спрашивал Метнера:

— Что это за удивительный пассаж в вашей Импровизации?.. — И при этом обеими руками изобразил по воздуху быстрые движения направо. Потом последовали общие поздравления и рукопожатия.