Незабываемые встречи. A. H. Александров

В пьесе музыка сопровождала сцену в подземелье и изображала таинственные шорохи, шелесты и светотени, чудившиеся заключенным в подземелье смертельно напуганным женам Синей Бороды, и в театре была очень уместна. Однако Николаю Карловичу не было никакого дела до театрального применения музыки. Музыка («подлинная», его выражению, то есть невыдуманная, здоровая, полноценная, полнокровная, «настоящая»), по его убеждению, должна была быть единством всех составляющих ее компонентов; второстепенные компоненты должны в ней подчиняться главным. Гармония сама по себе и тембр были, в его представлении, компонентами второстепенными. Гармония изолированная от подчинения тематическому образу (мотиву) и его развитию, превращалась, по его мнению, в «гармонию аккордов», тембр, освободившись от подчинения музыкальной форме, становились лишь краской, и эта музыка «аккордов и красочных смен» и была ему неприятна, даже прямо пугала его, как первая стадия разложения музыки, начавшегося, по его мнению, с Берлиоза. К музыке Дебюсси поэтому он был настроен отрицательно. Однажды по поводу какого-то его сочинения Николай Карлович сказал: «Несчастный! Он думает, что касается хаоса, а покажи ему настоящий хаос, он не сможет заглянуть в него от страха!» Настоящая музыка представлялась Ники лаю Карловичу преодолением хаоса, защитой от него.

Последний период творчества Скрябина тоже казался ему «изменой музыке», хотя тут он занимал особую позицию. Он сказал мне как-то: «Я удивляюсь, что Скрябин, так себя ограничив*, все-таки чего-то достиг, какого-то подобия музыки». Дальнейшее же развит, модернизма в музыке приводило его в бешенство. Он ненавидел Рихарда Штрауса, Стравинского. Малейший намек на модернизм, даже какая-нибудь ничтожная подробность, наводящая его на подозрение если он встречал ее в моих сочинениях, огорчала его чрезвычайно.

Однажды я показал ему песни на слова Есенина («Осень» и «Березка»), и, вопреки моему ожиданию, он отнесся более положительна к первой из них. Что же его смутило? Маленькая гармоническая грязнотца в конце «Березки»:

Это была только маленькая неловкость, избежать которую в данном случае вряд ли возможно без ущерба для естественности музыки, но, вероятно, ему она показалась намеком на принципиальную «измену» с моей стороны, и он сказал, что из-за этого места не может слушать остального. Тут же он стал противопоставлять «Березке» — «Осень», где были и более сложные гармонии, и более изысканная мелодика. Однако здесь все было для него убедительно. Он проигрывал некоторые сложные гармонические ходы и приговаривал: «Как это здорово!»

* Он разумел ограничение себя одним-единственным гармоническим комплексом, это имело место в последних сочинениях Скрябина.