Рабочие книжки Николая Карловича

Случилось так, что в Сонату-эпику проникла тема:

На сей раз, работая, он сознавал, что эта тема связана у него с образом России и что вся его душа с ней. Он даже как-то сказал мне, что «вся Россия каким-то вихрем хлынула здесь на меня, и я не могу ничего сделать», и назвал эту сонату «Эпической» *.

Записав Сонату-эпику, он позвал меня, сыграл заимствованное место и спросил, узнала ли я его, очень ли это заметно, и успокоился, когда я сказала, что если и заметно, то в этом тоже нет греха. По честности своей, он в уже изданном экземпляре Сонаты-эпики это место пометил красным карандашом, не желая скрыть заимствование [23].

Не было у Николая Карловича и сознательного пользования фольклором. Он никогда специально не занимался изучением народных песен. На дачах, где мы жили, слышали больше фабричные песни-частушки. Со многими русскими песнями Николай Карлович вплотную познакомился в исполнении Кедровского квартета и приходил от них в сущий восторг. Создавая еще в период жизни в Буграх свою «Русскую сказку», напечатанную уже за границей, он не обращался ни к каким фольклорным сборникам.

И. С. Яссер справедливо говорит: «Тот факт, что он, очевидно, совершенно бессознательно прибегал к фольклорным элементам, конечно, более красноречиво свидетельствует о его глубокой и стихийной связи с русским национальным мелосом, чем его сознательное пользование им». Этот вывод Яссера самый верный. Николай Карлович был бы счастлив этим заключением не меньше, чем сейчас я. Душа его непроизвольно пела по духу родные русские песни.

На мой взгляд, значительный интерес представляют рабочие книжки Николая Карловича. Все записи в них сделаны карандашом, который от времени стал бледнеть, и я эти годы после его смерти, по мере возможности, аккуратно покрывала стертый карандаш чернилами. В записях Николая Карловича многое касается его композиторской работы и музыки вообще. Они имели большое значение для него самого, как он и сам считал. Это были плоды его мучений, борьбы с самим собой и потребности в помощи. И вот за этим-то как будто он и обращался к самому себе. Не имея никого другого, он был поневоле и учителем своим. И уж не знаю, как бы Николай Карлович отнесся к тому, что я обнаруживаю эти его столь интимные напоминания самому себе. По этим записям кому-нибудь со стороны может показаться, что композитор работал систематично, по определенной указке, рассудочно выработанной, владел собой и работой. А Николай Карлович уже совсем в конце своей жизни говорил: «Так и не научился, как работать, так и не достиг настоящей техники». И хотя Николай Карлович хорошо знал, как надо вести себя в работе и во время работы, но редко этому следовал… и говорил о себе: «Я просто запойный пьяница… не композитор, а сапожник».

Николай Карлович иногда страдал сознанием, что большое количество материала может пропасть, и искал способа, как бы запечатлеть его кратчайшим и легчайшим образом, не тратя много времени. Обычно же темы порождали сложности, развивались в организмы, требовавшие работы и затраты времени. Еще до отъезда из России он придумал для «освобождения от материала» сделать цикл таких альбомов, афористически, без разработки записанных мотивов, и назвать эти тетради soggetti*. Он был очень рад такому «избавлению» от тяжелого груза. Но не тут-то было. На основе этих soggetti выросли три опуса «Забытых мотивов», и он только еще лишний раз убедился, что «решать» или «предпринимать» он ничего не может и должен покоряться только голосу творчества.

* Он собирался изложить Сонату-эпику для оркестра и, только боясь, что это займет слишком много времени, записал ее для скрипки и фортепиано.