Репетиция скрипичной сонаты

1937 год
14 января Николай Карлович сказал:

— Вот будет Пушкинский концерт — дело для меня очень дорогое и большое; а кто-нибудь позаботился хоть прочесть слова моих песен?! Ведь это так важно. Я знаю, о чем все будут говорить после концерта. Будут сравнивать двух певиц, какие у какой брови, да как были одеты, а на песни и не посмотрят. Да ведь черт возьми! Я-то имею какое-то отношение к моим песням. В конце концов исполнитель играет небольшую роль. Вот возьмите самую плохую репродукцию какой-нибудь картины большого художника; потом посмотрите репродукцию получше, затем гравюру с нее, сделанную хорошим художником, и, наконец, сам оригинал. Конечно, все эти ступени различны по качеству, но даже самая плохая репродукция дает представление об оригинале картины: можно понять композицию, творческий замысел. А люди все смотрят только на исполнителя, да рассуждают, как звучал рояль. Ведь важно понять вещь. Это самое главное!
Вчера Николай Карлович получил письмо от скрипача Каттерала о том, что Британская радиовещательная корпорация (ВВС) просит Николая Карловича и его сыграть на радио новую метнеровскую скрипичную сонату. Я пришел к Метнерам помочь писать ответ Каттералу. Николай Карлович раздражен:

— У меня нет времени. Вот Пушкинский концерт 13 февраля, с певицами много работы, а тут с Каттералом заниматься! Черт знает что такое! Работать не дают… эти ВВС — Би-би-си-бесы…

— Ну, Колечка, и не надо, и не играй. Скажи только Алеше, как написать Каттералу, чтобы отказаться, но и его не обидеть, — говорит Анна Михайловна.

Я сказал, что ВВС хочет, чтобы соната была сыграна, и им придется искать другого исполнителя, а Николай Карлович продолжает:

— Ну, да ведь я не знаю, когда я смогу играть… сейчас я не могу сказать… через две недели обязательно напомните мне, и мы ему сообщим. Может быть, между 25 февраля и 3 марта или после 5 марта… Да еще сколько они мне заплатят. Я не имею права даром играть.

В письме Каттералу я написал: «Я буду рад играть с Вами на BBC в зависимости от условий и времени».
1939 год
15 января

На днях слышал, как Николай Карлович с Каттералом разучивали новую сонату. Когда Каттерал ушел, Николай Карлович сказал:

— Особое уважение должно быть к длинным нотам. Композитор их особенно любит, поэтому и сделал их длинными. Их надо играть чуть-чуть длиннее, чем они написаны, и уж никак не укорачивать. Пауза — это великая вещь, упаси боже ее не выдержать.

1 февраля

Репетиция скрипичной сонаты . Я пришел по просьбе Анны Михайловны к пяти часам. Николай Карлович уже попил чаю и в дурном настроении собрался идти погулять.

— Все это кажется таким напрасным… — сказал он уходя. Через полчаса он вернулся, неся четверть фунта ветчины,

— Черт бы их всех побрал!., зашел в лавку купить ветчины и сразу же весь мокрый стал!

Сел упражняться.

— А тут как назло холод такой! Ведь это одно мучение с моими пальцами: пока это их залепишь. А холод на них очень влияет.

Без десяти шесть пришел Каттерал. Большой такой, славный, с хорошим открытым взглядом. Они начали проигрывать, а я пошел помогать Анне Михайловне по хозяйству. Вдруг музыка прекращается, Николай Карлович зовет нас в студию. Какой-то очень трудный аккорд pizzicato не удавался Каттералу, и он спрашивает нас, нельзя ли выпустить верхнюю или нижнюю ноту. Николай Карлович смеется:

— Не-е-ет, нельзя, Анюточка, скажи ему — пусть играет как хочет, — я не могу переменить ноты!
К семи пришли гости. Анна Михайловна переворачивала страницы Николаю Карловичу, я — Каттералу. Меня очень поразило, что я, неуч, в первый раз, да еще переворачивая страницы, получил такое большое удовольствие от этой сонаты. Прелестная интродукция, чудная мелодия первой части, наирусское скерцо и захватывающий финал. Как сказал Каттерал, это одна из величайших сонат. После игры Николай Карлович совсем повеселел, пошел переодеться и вернулся со своей неподражаемой улыбкой.

6 февраля

Репетиция в доме Каттерала. Много важной публики. Ко второй части сонаты приехал директор одного музыкального издательства . Звучало как-то не так хорошо.

10 февраля

Концерт! Я заехал за Николаем Карловичем, чтобы отвезти в Aeolian Hall. Он, видимо, волновался.

— Ну, теперь присядем.

Присели. Затем Николай Карлович надел пальто, и мы поехали. У залы я должен был оставить Николая Карловича, чтобы поставить автомобиль, и не видел его до его выхода на эстраду. Начал он концерт двумя сказками и кончил первое отделение новой Сонатой-идиллией op. 56. Нежная-нежная, как бы сотканная из любви. Полный зал аплодировал вовсю! В антракте я заметил Моисеивича, Коллингвуда, Исерлиса, Эгона Петри. Sonata-epica op. 57 была великолепна! А Николай Карлович и Каттерал играли с громадным воодушевлением, так что прямо чувствовалось в зале «электричество». Публика была в восторге, кричали «браво», вызывали раза четыре. Николай Карлович все выводил скрипача первым — тот стеснялся, и они оба стояли в смущении у занавески, желая пропустить один другого вперед. Когда все кончилось, я пошел помогать Николаю Карловичу переодеваться, не мог удержаться и крепко обнял и поцеловал его. Такой обворожительный он был тогда! Николай Карлович сказал:

— А вы не заметили в Скрипичной сонате чего-нибудь особенного? В финале там есть маленький плагиат, — маленький кусочек «Христос воскрес». Лев Эдуардович (Конюс) и Коллингвуд — они сразу заметили.

Артистов и их дам потом повезли обедать в ресторан, где, по словам Николая Карловича, он умер бы со скуки, если бы не милые дочери Каттерала.