Третий концерт-баллада

Московский Художественный театр, собираясь ставить «Розу и крест» Блока, обратился к Николаю Карловичу с просьбой написать музыку к этой пьесе [24]. И Рахманинов уговаривал его: «Ну чего Вам стоит сделать это», на что Николай Карлович отвечал: «Вот именно ничего не стоит…»

В 1936 году М. В. Добужинский предлагал Николаю Карловичу писать балет на сюжет сказки Андерсена «Принцесса на горошине», ссылаясь на то, что в музыке Николая Карловича очень много танцевальных ритмов. Но Николай Карлович даже и не обещал это сделать, хотя самый танец очень любил.

Многие произведения Николая Карловича возникли в связи с какими-нибудь поэтическими или сказочными образами, впечатлениями, но это никогда не навязывало программы, стесняющей течение музыки. Так, например, Соната-баллада op. 27 связана с фетовским стихотворением, начальные слова которого: «Когда божественный бежал людских речей».

К числу таких произведений относится и его Третий концерт-баллада, о котором Николай Карлович писал в пояснении к программе предстоящего концерта в Англии: «1-я часть связана (connected) с балладой Лермонтова «Русалка». Плывя по реке голубой, озаряемая полной луной, Русалка поет о жизни на дне реки, о хрустальных ее городах и о том, что там спит витязь «чужой стороны», который останется «холоден и нем» к ее ласкам. На этом кончается (обрывается) баллада Лермонтова и 1-я часть концерта. Но в Интерлюдии и финале лермонтовский витязь, который мне представляется олицетворением духа человеческого, убаюканного, усыпленного чарами земной жизни («реки»),— витязь-дух постепенно пробуждается, подымается и запевает свою песню, в конце (кода концерта) превращающуюся в своего рода гимн. Н. М.»

Николаю Карловичу, в сущности, не хотелось обнаруживать эту связь, так как он боялся навязанной программы. И программа у него совсем другая, чем в поэме, и кончается по-иному. Связь где-то в глубине и в каких-то общих с Лермонтовым переживаниях и чувствах.

Интересен и такой пример. Незадолго до революции 1905 года Николай Карлович сочинил «Tragoedie-fragment» № 3, op. 7, и на его личном печатном экземпляре его рукой написано: «Предчувствие революции».

В некоторых его произведениях появляются различные образы рыцарей. Например, к Сказке № 4 op. 34 Николай Карлович позднее при писал эпиграф: «Жил на свете рыцарь бедный». Может быть, он и не осознавал при возникновении данной Сказки этой связи с пушкинским образом. (Между прочим, на этих же нотах имеется приписка Николая Карловича: «Взять для трио — ф. п., виолончели и скрипки».) Одну из пьес для двух фортепиано op. 58 Николай Карлович назвал «Странствующий рыцарь».

К Сказке № 4 из op. 35 он приписал позднее из «Короля Лира» следующие слова: «Дуй, ветер, злись, пока не лопнут щеки».

На Новелле № 1 op. 17 написано: «Дафнис и Хлоя».

Вообще, я часто наблюдала, что достаточно было какого-нибудь впечатления извне, задевшего его душу, как он тут же погружался в спин думы, тогда внешний мир переставал для него существовать, и надо было оставить его в покое, пока он не отреагирует в своих «записках сумасшедшего»… Отклику него находился на очень многое. Еще в России вид уходящей в бесконечную даль реки запечатлелся в Сказке № 2 из op. 34. В качестве эпиграфа к этой Сказке он написал тютчевское: «Когда, что звали мы своим…», а самой .последней его пьесой была песня на это же стихотворение — № 7 из op. 61.

Будучи человеком исключительной душевной мягкости и доброжелательности, Николай Карлович оставался нетерпимым ко всякой фальши в искусстве. Некоторые современные музыкальные течения он считал глубоко ошибочными и не мог оставаться равнодушным к судьбам искусства, стоять в стороне от вопросов о путях его развития.

О творческом credo Николая Карловича, в конце концов, лучше всего говорят его сочинения, и вдумчивый слушатель сам увидит, в чем и как осуществлял Николай Карлович требования строгой повелительницы — музы.

* Темы, сюжеты (ит.).