Встречи с Н. К. Метнером. Э. Д. Прен

Встреча с человеком, каким был покойный Николай Карлович Метнер, была совершенно исключительным даром судьбы. Она редко дарит такими знакомствами, а такой дружбой и подавно!

Могу сказать, что мы с женой постоянно чувствовали теплоту дружеских отношений к нам и со своей стороны отвечали ему и Анне Михайловне сердечной преданностью, что создавало взаимное понимание, доверие и желание поделиться мыслями и чувствами. Этой потребности способствовала и моя причастность к искусству, хотя и не непосредственно к музыке, и то, что встречались мы в Лондоне в первый год последней войны, когда мировая драма вовлекла и гражданское население в водоворот больших событий.

К Метнерам, жившим в северной части города, скорее ближе к его окраине, мы обыкновенно ездили к вечеру, в свободное время, по подземке. Перед самой остановкой поезд выползал на поверхность, в мрак раннего зимнего вечера. Надо было идти еще минут восемь по улицам, обсаженным деревьями, с небольшими домиками без единого огонька из-за всеобщего обязательного затемнения. В одном из них, с заросшим палисадником и маленьким садом позади, жили Метнеры.

Подходя к калитке, мы частенько слышали доносившиеся до улицы звуки рояля. Николай Карлович любил работать в это время, и мы тогда, не желая мешать, обыкновенно ждали, притаившись на крылечке, пока игра не стихнет. Из Западной Европы мы сразу, как по волшебству, попадали в русскую обстановку. Приветствия на русский лад, хлопоты радушнейшей хозяйки, стремящейся убедить, что буквально ничего лишнего для нас не готовилось, что чай они все равно пьют каждый вечер, что наш приход никому никакой лишней работы не принесет.

Николай Карлович садится к столу в свое кресло; обаятельная улыбка на его лице, в светящихся глазах сразу выдает его большую доброту. Нас невольно охватывает радость, что опять будем сидеть здесь и вести увлекательную беседу.

Он небольшого роста и уже пожилой, с красивой головой, окаймленной седыми волосами. Его наружность постоянно привлекала художников, и весьма одаренных, сделавших с него много рисунков. Однако я не видел, чтобы им удалось передать неуловимо тонкое своеобразие черт его лица.

Любовь к России у него была безмерна: к ней самой, к ее культуре и искусству. Несмотря на немецкое происхождение, в нем ровно ничего немецкого не было — у него чисто русский духовный облик и поразительное понимание и беспристрастная оценка всего русского. Но и к Западной Европе, и особенно к Англии, у Николая Карловича больший симпатия, широта и глубина подхода, позволявшие чутко и объективно относиться к, может быть, неожиданным для него сторонам английского характера и явлениям английской жизни. Безмерно ценя больших русских музыкантов, поэтов и художников, он увлекался и западными: его, например, сильно влекло к себе искусство раннего итальянского Возрождения, которым он особенно восторгался.

Вот вошла милая, миниатюрная Анна Михайловна, несет чай, и мы уже видим, что она приготовила сама всякие к нему дополнения; пьем чай, и начинается беседа. Какие бы события ни приковывали сперва к себе внимание, разговор непременно и очень скоро переходит на темы, связанные с искусством. Этому постоянному возврату к проблемам искусства способствовало, несомненно, то, что современные модернистские течения в западной музыке, живописи, архитектуре и т. д. были Николаю Карловичу совершенно чужды. О своем отношении к современной музыке Николай Карлович написал в своей книге «Муза и мода», мне же хочется сейчас только пояснить, что для Метнера была неприемлемой погоня за новизной, сознательное пренебрежение традицией и отсутствие художественной дисциплины.

Он как-то писал мне по поводу современной музыки, передаваемой по радио: «А если в современных авторах (имя им легион!!) и попадается подчас нечто талантливое, то все же с неизменной печатью гротеска, желания огорошить, покрасоваться печатью протеста против как будто только прежней «классической» формы, а на самом деле вообще против формы, ибо форма всегда классична, всегда священна и является единственным свидетельством и подлинности вдохновения и завершенности произведения. Во всем видна (кроме подчас жалкого неумения) какая-то принципиальная недоношенность, так что в большинстве случаев мы имеем дело не с художественными созданиями, а с выкидышами».

Этим в общих и главных чертах определяется отношение Метнера не только к современному модернистскому искусству, но и, конечно, к искусству вообще.