Жизнь Н. К. Метнера в Буграх. А. И. Трояновская

Николай Карлович обожал лес и зимою. Пробираясь в валенках по глубокому снегу за хворостом, он останавливался, чтобы слушать зимнюю тишину; морозная настороженность леса была близка ему. Насколько поэзия природы была связана с его музой, мы знаем по его сказкам. Помню, как, стоя около пня с огромной шапкой снега сверху, он сказал: «Это совсем то же, что в сказке, только в обратном порядке: там Иван-царевич увидел лешего, подошел к нему, а леший обернулся пнем, а сейчас мы видим пень — и он оборачивается для нас лешим».

Несколько суровое спокойствие этой зимы было нарушено одним грустным событием: в одну из поездок моих в Москву я привезла ему тяжелое известие о смерти на фронте его брата Карла Карловича. Он был просто в отчаянии, все существо его было зажато печалью; и я поняла тогда, что оторванность от семьи, которую невольно создавала его поглощенность работой, была только поверхностной: он глубоко любил братьев. Тогда в Буграх он написал печальную, меланхоличную песню на слова Тютчева — «О чем ты воешь, ветр ночной?» — и посвятил ее памяти брата Карла. Его памяти посвятил Николай Карлович также свои песни «Слезы» и «Бессонница».

В течение этой зимы мы были почти полностью отрезаны от города; страшно обрадовали меня сказанные однажды Николаем Карловичем слова: «Я рад этому плену: как бы я мог иначе разобраться в этой кипе забытых мотивов!»

Наступление нашей подмосковной весны, скромной и вместе с тем стихийной, крайне обрадовало его. Когда в начале марта, выйдя на прогулку и проваливаясь в осевшем уже снегу, мы почувствовали в воздухе лапах приближающейся весны, Николай Карлович остановился около сосновых стволов, совсем черных от сырости, и, вдыхая приоткрытым ртом воздух, сказал: «Неужели уже началось?» Вокруг попискивали синицы, тишина леса стала новой. Написанная им тогда «Primavera» совсем романтическая, очень светлая, мажорная, — навеяна порывом этой русской весны 1920 года, свежестью воздушных течений, потоками воды внизу под холмом. Это никак не южная весна; и никак не «Primavera» Боттичелли, прекрасная, но манерная.

Птиц Николай Карлович любил «больше всего на свете» (это подлинные его слова). Не только пение птиц, но и крылатая их природа пленяла его. В апреле он работал уже с открытым окном; забавно, к этому времени обнаружился у него среди птиц маленький враг; пеночка-теньковка. Четкие staccato «тинь-тинь-тинь» — нотки ее напева, повторяющие один и тот же звук или чуть заметным хроматизмом скользящие вниз, — своей назойливой точностью мешали ему; он слышал в свое окно кукушку, иволгу, зяблика — совсем близко, но никто, кроме теньковки, ему не мешал.

Николай Карлович обожал Подмосковье. Ни разу за время наших неудобных прогулок по весенней грязи не вспомнил он о юге, о солнце, о море.

Летом появились у нас гости: чаще других — подруга моя Наталья Владимировна Сапожникова и ученик Николая Карловича по консерватории — Пантелеймон Иванович Васильев, а для Николая Карловича «Пантелеймоша», которого он очень любил.

Разумеется, для всех нас это лето проходило под знаком Николая Карловича. Все мы старались развлечь Николая Карловича, украсим, его досуг, заставить его отдыхать; а это было нелегко: связь с музыкой была так тесна, что она почти никогда его не оставляла; казалось, что, когда он шел гулять, музыка шла вместе с ним. Пришедшую в движение музыкальную мысль нелегко было остановить; а отдохнуть ему было нужно. Он особенно любил наши шарады, или, вернее, живые кар тины. Он с такой радостью принимал всю нашу ерунду, что даже юмористические сцены на темы вагнеровских опер его не обижали.

Насколько забавляли его наши чудачества, видно было из следующего эпизода. Однажды мы решили отменить «спектакль» ввиду серьезных «разногласий» в «режиссерском плане». Мы бурно ссорились; узнав об этом, Николай Карлович, совсем разогорченный, ворвался в нашу «уборную» и стоял среди нашего тряпья так печально и разочарованно (он и слышать не хотел об отмене представления), что нам пришлось «помириться»; мы поняли, что эта забава была просто полезна ему и поставили еще «Тристана».
Все мы убирали сено и Николай Карлович вместе с нами. В свежих охапках травы он находил и «материал» для курения — табаку было мало. Уже осенью, когда сено убрали, он приходил в сенной сарай и отыскивал там душистые травинки.

* «Заклинание огня» (нем.).