Бесшабашный свист Соловья-Разбойника

Загримироваться под ершовского Гришку, вероятно, можно, но вдохнуть в загримированные черты природную чудовищную наглость, перемешанную с самой доподлинной рабской приниженностью; выпучить как будто немыслимые глаза (словно базедова болезнь их вырвала из орбит), отчего они становятся вдвое больше, втянуть шею в плечи и неожиданно издать победоносный, разгульный, бесшабашный свист Соловья-Разбойника — нет, ничего подобного мне видеть не пришлось, хотя я видел несколько как будто бы отлично справлявшихся с этой ролью опытных и способных артистов…То же с походкой. Шаг то дерзкий, широкий, какой-то богатырски устойчивый, как будто Гришка идет в атаку на Голиафа, и тут же мягкий, с носка, испуганно семенящий… Ноги подкашиваются, колени гнутся, и невольно вспоминаются переваренные макароны… Вот-вот Гришка зацепит ступи ей одной ноги носок другой и упадет — не упадет, а зигзагообразно шлепнется наземь… И корпус часто наклопяется вперед, как будто для того, чтобы облегчить ногам их непомерно тяжелую ношу. Нет, сделать это, просто натренировав свое тело, вряд ли можно: это будет выглядеть искусственно.
Я хорошо помню Сару Бернар в ростановском «Орленке». Конечно, герцог Рейхштадтский получил прекрасное воспитание, с детства обучен танцам, фехтованию, хорошим манерам и умению носить костюм. Он ходит по сцене легкой, мягкой, пружинящей походкой, конечно, с носка, а не полной ступней. Но вот он прочитал несколько любовных записок, содержанию которых он не верит, и как будто задумался — возможно, о фальши придворного этикета. И вспомнил свое душевное одиночество. Он сразу обмяк. Куда девался весь лоск его внешних манер? Он идет по сцене походкой до предела усталого человека, как будто у него голова кружится, как будто он чуть-чуть пьян. И, восхищаясь метаморфозой, я прежде всего пришел к заключению: какая блестящая техника! Как это чудесно сделано! У Ершова ничего не было сделано: все было пережито. Думалось, он и дома, вероятно, с утра уже ходил походкой Гришки.
И голос. Самого голоса Ершова многие не любили, порой даже поклонники его огромного таланта, вернее, певчески-актерского гения. Но в партии Гришки этот голос буквально «обожали» за неисчерпаемое богатство интонаций, тембров, бликов. Вся душа Гришки отражалась в этом голосе: и растерянность, и страх, и подлость «последнего пьяницы», и глубочайшее душевное страдание… Без этого голоса Гришка, несомненно, не был бы так целен…
В двадцатые годы Ершов развил свою блестящую педагогическую деятельность в консерватории, но и артисты ГАТОБа могли в какой-то мере считаться его учениками, так как его творческое влияние на своих партнеров по сцене было огромным.
Накануне Октябрьской революции и в первые два-три года после ее свершения в Мариинском театре пел АндрейМаркович Лабинский. Он обладал лирическим тенором очень красивого тембра, хорошо пел любую поручавшуюся ему лирическую партию, корректно держался на сцене. Лиризм исполнения был его сильной стороной, и только очень требовательное ухо улавливало порой нюансировку, лишенную хорошего вкуса. Нередко хвастал он своей вокальной техникой. Это можно было в партии Герцога из «Риголетто», Надира из «Искателей жемчуга», даже в «Травиате», но несколько шокировало в «Лоэнгрине», в партии княжича в «Князе Игоре» и особенно в меццо-характерных партиях Дубровского и Хазе.