Директор театра я

Когда директор театра Вениамин Соломонович Бухштейн предложил мне явиться для переговоров с постановщиком «Пророка», я ответил отказом и объяснил причину.
— Но искусство вас должно помирить, — ответил Бухштейн и позвонил Радлову. Тот также отказался. Не стану рассказывать подробности, но двухсторонние переговорымежду директором театра и главным режиссером велись «на самом высоком уровне» темпераментов и благодаря успокаивающему вмешательству Асафьева закончились только на следующий вечер, когда Бухштейн сказал Радлову:
— Вы, очевидно, забыли, что директор театра я, а не вы, что дирижирует Дранишников, что за репертуар отвечает Борис Владимирович Асафьев, а не вы. А посему:
раз, договор я подписываю и даю распоряжение готовить материал,
два, срок постановки — через шесть месяцев,
три, текст у Сергея Юрьевича примет комиссия без вас,
четыре, ставите «Пророка» вы, а если вам неугодно, поставит другой. Пререкания мне надоели, а потому — до свидания.
Из театра не выпускали ни меня, ни кассира и юрисконсульта. Около полуночи я подписал договор и с солидным авансом в кармане пошел домой.
Клавир был напечатан литографским способом.
Постановка готовилась очень энергично и интересно. Прекрасные эскизы декораций представил художник Виктор Басов. Экспозиция С. Радлова была очень интересна. Но после подготовки четырех актов оба первых тенора театра — Н. К. Печковский и Г. М. Нэлепп — заявили, что партия Пророка им не по голосу, и отказались ее исполнять.
Мы с Дранишниковым попытались кое-что пропунктировать, кое-где на распевах просто убрать высокие ноты и хоть как-нибудь приспособить партию для их хороших меццо-характерных, но отнюдь не абсолютно драматических теноров. Увы, из наших усилий ничего не вышло.
Хочется рассказать и об одном курьезе.
В период подготовки «Пророка» я опубликовал в парижском «Менестреле» большую статью о своей работе. Вскоре пришло письмо от одного из сотрудников «Гранд-Опера» с рекомендацией познакомить театр с моей переделкой. Я раздобыл французский клавир, вклеил в него допечатанные ГАТОБом страницы, перевел все изменения и дополнения текста на французский язык и послал. Недели через две клавир был возвращен. Отдельно посланным письмом меня в исключительно вежливой форме извещали, что Академия музыки («Гранд-Опера») должна ставить классические произведения только в их первороднойформе. Однако среди вклеенных страниц осталась коротенькая записка главного дирижера Рюльмана на имя директора, в которой было только пять слов: Brillant, mais laissons aux bolcheviks! (Блестяще, но оставим большевикам!)…