Генеральная репетиция

Талантливый Исаак Рабинович, получив от режиссера задание создать «всамделишную Испанию», нагромоздил такое количество строенных декораций, что не только антракты непомерно затягивались, но пожарная охрана и блюстители техники безопасности после генеральной репетиции запротестовали. Начались переделки, и сезон спустя постановка была снята.
И вот идет генеральная репетиция. «Кармен». Зал переполнен музыковедами, критиками, артистами, литераторами и т. д., присутствует «весь Ленинград». В спектакле участвуют лучшие силы театра. Партию Хозе поет Г. М. Нэлепп. Пазовский предпочитает его Печковскому: он безгрешен. Интонация точная, каждая шестнадцатая сак бы сидит на идеальном метрономе, на сцене соблюдается каждый согласованный на репетициях акцент, искать глазами певца для подачи вступления или для совместной ликвидации фермат и финалов не нужно, ибо Нэлепп неожиданному порыву не подвластен. Все как будто на высоте. Но публика скучает. Не все понимаютпричину, но все недовольны. «Кармен» — кто же не знает эту оперу? II кто не радуется, слушая ее в двадцатый, в сотый раз? Была ли она когда-нибудь скучна? Все сверкает: и яркие краски костюмов и всамделишные дома богатой севильской улицы, как будто золотом звенит оркестр, а спектакль скучноват, «изюминки» в нем нет… В чем же дело?
Поело третьего антракта поняли причину. Нэлепп неожиданно почувствовал себя плохо, после длительного перерыва, во время которого происходили одевание и гримировка, в четвертом акте появился новый Хозе — Печковский. И случилось невероятное.
Лица слушателей, готовых зевать, оживились, шеи потянулись к сцене.
Я тщательно следил за этой сменой настроения. Печковский произнес первую фразу: «Пришел я не с угрозой, а с просьбой и мольбою», — и какой-то флюид сразу перекинулся в зал. Голос певца сдержан, по вы как будто слышите громкое биение его сердца, ощущаете невероятное волнение Хозе. И слушатель вместе с ним ринулся в борьбу.
Для Хозе Печковского вопрос решен: если Кармен изменила, он ее убьет и тем самым покончит и с собственной жизнью. Для него иного выхода нет: либо любовь Кармен, либо смерть. И вдруг жажда жизни: бесконечной мольбой, незабываемым страданием звучат слова: «Мы с тобой теперь заживем иною жизнью!»
Откуда это задушевное пение? Полное очарования, глубины, лиризма… В партии Хозе прежде всего нужна не вокалистская техника, как, скажем, в партии Ричарда («Бал-маскарад»), а правда и сила чувств, которые были у Печковского. «Молодец Печковский!» — не успеваю я подумать, как в разных местах зала вспыхивают неожиданные хлопки. Серьезная публика спохватывается: неприлично прерывать действие аплодисментами. И люди шикают: «Тсс, тише!» Я сам еле-еле удерживаюсь от хлопка…
Так шел весь последний акт: сердце каждого слушателя как бы бесшумно аплодировало. Потому что со сцены, несмотря на все оперные условности, звучала старая правда: любовь сильнее смерти, без любви нет жизни.