Иногда не хватало темперамента

Мигаю все это в такой степени не удавалось, хотя в общем он был мастером первоклассным.
Третьим, новым для Петрограда баритоном был Владимир Ричардович Сливинский. Здесь налицо были очень красивый и звучный голос, неплохая школа и достаточное драматическое дарование. От исполнения Сливинского — будь то партия Онегина, Ренато («Бал-маскарад») или Валентина («Фауст») — всегда веяло каким-то аристократизмом в хорошем смысле слова. Ему иногда не хватало темперамента, но артист отлично знал возможности своих средств и умело маскировал это, прибегая, так сказать, к ходу конем, переводя вспышку гнева или страсти в глубокое лирическое чувство. В партии Ренато Сливинский прекрасно выделял тоску и горечь, испытываемые его героем во второй половине арии «Eri tu» («Ты разбил сердце мне»), исполняя ее с большим тактом и глубоко искренним переживанием.
Сливинский много работал и над камерной литературой. Его концерты не только давали эстетическое наслаждение, но и возбуждали известный интерес своей программой: наряду с популярными произведениями Чайковского и Шуберта, Бородина и Шумана он нередко исполнял произведения почти неизвестные. Не боялся он (как иные его современники) пропагандировать и первые плоды советского романсового творчества.
Большую роль в совершенствовании его вкуса и музыкального развития сыграла его постоянная партнерша по работе, великолепная пианистка и музыкант София Осиповна Давыдова.
Кроме названных баритонов, каждый из которых представлял по-своему интересную индивидуальность, в труппах обоих академических театров в период 1918—1935 годов выступало еще несколько певцов: В. П. Грохольский — обладатель на редкость красивого по тембру голоса; Е. Г. Ольховский — ученик Е. К. Ряднова, с хорошей вокальной школой, В. Л. Легков, Б. И. Томашевский и другие. Они не отличались яркой индивидуальностью, нокорректно исполняли ответственные партии в очередь с первачами. Когда их включали в выдающийся состав, рядом с неповторимой в своем обаянии Р. Г. Горской в «Травиате», И. В. Ершовым или даже Н. К. Печковским, которым, хотя и в разной степени, был свойствен огонь искреннего вдохновения, с обладавшей очаровательным колоратурным сопрано Е. А. Степановой в «Лакме», с превосходным певцом М. О. Рейзеном в партии Нилаканты и т. д. и т. п., они бледнели. Но в тех составах, которые не возвышались над обычным уровнем, они, исполняя самые ответственные партии, не портили ансамбля.
Несколько особняком стоял Александр Юльевич Модестов. Этот артист был всесторонне одарен. Отличный музыкант, в юности оперный концертмейстер, талантливый актер, он обладал драматическим баритоном с диапазоном больше двух октав. Это позволяло ему исполнять не только весь баритоновый репертуар, но петь и некоторые басовые партии: Нилаканту в «Лакме», Филиппа в «Дон Карлосе» и др. Вряд ли кто-нибудь из названных баритонов мог бы соперничать с ним в исполнении партии Кола Брюньона в «Мастере из Кламси» Д. Д. Кабалевского, Монфора в «Сицилийской вечерне», Скарпиа в «Тоске» и др., если бы природа не выкинула шутки с основным тембром его голоса; он не внушал никакой симпатии, придавая голосу какой-то утробный оттенок. В результате неполадок в сердце, а следовательно, и с дыханием относительно рано начала становиться порой сомнительной интонация верхних нот. Тем не менее Модестов с первых своих шагов на сцене стал заметной фигурой.