На рубеже двух веков

Французская пословица говорит: Comparaison nest pas raison (сравнение — не доказательство). Но я не могу в вопросах пения отделаться от сравнений века нынешнего с веком минувшим и поэтому перед поездкой в Москву на итальянские спектакли внимательно перечитал свои и чужие записи, передумал и заново пережил все свои старые впечатления. Речь идет о годах 1898—1915, когда я слушал итальянцев вначале как будущий певец, а затем как оперный артист с шестилетним стажем,— сначала придирчиво, а потом спокойно, как зрелый человек. И хочется начать с того, что в моей памяти закрепилось на всю жизнь в виде лучшего для тех лет образца исполнительства представителя итальянского бельканто — это баритон Маттиа Баттистини.
Я хочу вовлечь читателя в этот мир моих переживаний.
На рубеже двух веков в области пения имя Баттистини долго оставалось самым любимым артистическим именем. Шаляпин еще не успел ослепить мир своим гением, Карузо еще мало кто знал, а Баттистини был не только самым знаменитым, не только самым признанным, но, если будет позволено так выразиться, самым боготворимым.
Перечислить достоинства Баттистини как будто не очень трудно: чудесный голос, идеальное умение им владеть, всеобъемлющая музыкальность, совершенная техника, почти неповторимые для голоса среднего диапазона филировка, легкость пассажей, колоратура, отнюдь не частыев те времена среди оперных артистов способности драматического актера, безупречная не только по изяществу, но и по ясности произнесения слов дикция — все ото было уникальным, совершенным. Только об одном, возможно, самом главном достоинстве голоса этого певца — о его тембре — очень трудно говорить. Никакие слова — мягкий, бархатный, ласковый, грозный,— никакие слова не могут дать должного представления о тембре этого в своем роде исключительного голоса, тембре, который, по существу, был воплощением на редкость благородной музыкальной души Баттистини. Я говорю, разумеется, прежде всего об основном тембре, потому что разнообразить тембры, придавать голосу любое выражение Баттистини умел, как редко кто другой.
Мне посчастливилось — я не ищу другого слова, ибо я это счастливое состояние переживаю во время каждой беседы о Баттистини,— мне посчастливилось присутствовать больше чем на сорока его выступлениях как в театрах, так и в концертных залах Киева, Одессы, Варшавы и Петербурга. В некоторых ролях я слышал его по нескольку раз: восемь раз в Риголетто, три раза в Дон-Жуане, два раза в Демоне, три раза в Онегине и т. д. Но в каждом спектакле я находил столько нового, что казалось, будто артист заново отработал свою партию. Внимательно, придирчиво, влюбленно-пытливо вслушиваясь в каждый звук и .всматриваясь в каждое движение, наблюдал я за его неповторимым мастерством.
Баттистини был очень прост в обхождении с людьми, очень хорошо воспитан и вежлив, даже ласков с окружающими, с начинающими певцами в частности.