Наблюдения за Боссе

Из многочисленных Пименов, которых мне довелось видеть и слышать, соперничать с Касторским мог только Г. А. Боссе, который для этой партии нашел в своем большом, но глуховатом голосе какую-то особую тембровую окраску. В его густом basso assoluto (абсолютный бас), который одинаково легко справлялся с низким регистром (профундо) Кардинала из «Дочери кардинала» и высоким Лютеровым хоралом из «Гугенотов» — и это при бесспорной глубоко басовой окраске,— в партии Пимена появлялся какой-то баритонально-теноровый оттенок, почти столетней старости. Таким голосом, каким Боссе пел Пимена, должен был разговаривать Нестор-летописец, в нем было столько отрешенности от живого мира, что даже произношение русских слов с иностранным акцентом казалось отзвуком того времени, в которое жил Пимен. Без малого шестьдесят лет прошло с тех пор, как я в Киеве впервые, несколько раз подряд, слушал «Бориса Годунова» с Боссе в партии Пимена, но ни одна интонация не забыта, как не забыт спокойный и величавый образ этого старца.
Как большинство артистов, я страдал желанием спеть какую-нибудь партию, лежащую вне моего фарватера. Меня нередко упрекали в несколько форсированной подаче материала, говорили, что я не оставляю слушателю простора для дорисовки моих эмоций — и, чтобы взять себя в шоры, я несколько раз принимался за Пимена.
М. А. Бихтер, не придававший большого значения тому, что какие-то низкие ноты где-то прозвучат недостаточно хорошо, помогал мне. Но слишком живыми стояли передо мною вокальные образы, созданные Боссе и Касторским, такие разные и такие цельные. Мы все же отказались от публичного выступления. И слава богу, что отказались, избежав возможного конфуза.Другое дело — Рангони. Тесситура этой партии лежит где-то между басовой и баритоновой. Наблюдения за Боссе — басом и Бочаровым — баритоном в партии Рангони убедили меня в правоте такого толкования — правда, в известной мере не без зависимости от индивидуальности артистов.
Боссе много лет пел Рангони в ГЛТОБе и давал очень интересный образ. Прекрасно воспитанный, но затаенпо подлый иезуит Рангони Боссэ пытался воздействовать на Марину чрезвычайно терпеливым описанием положения церкви, остро нуждающейся в помощи. Вкрадчиво, ласково уговаривал он Марину повлиять на самозванца. Католическая религия, глубокая истовая вера в бога — вот что якобы руководит им и вот что она должна внушать Самозванцу.
Совершенно иначе трактовал эту роль Бочаров. Используя металл, «стекло» своего звука, он злился на Марину за непонятливость, озирался, не подслушивают ли их, нагло наступал на нее, запугивал, иногда даже глухо рычал. Ни в одном его слове не слышался верующий человек. Каждый звук был полон ненавистью к московитам, возмущением медлительностью затеянной операции. Тон его речей не допускал возражений, он был предельно нетерпелив. И когда Марина начинала энергично требовать у Самозванца московский трон, вы не могли не вспомнить Рангони Бочарова.