Бывали трагикомические аварии

Первой своей задачей Экскузович поставил сохранение «живого и мертвого инвентаря» театров, еще недавно бывших императорскими, но долженствующих стать подлинно народными.
Очень трудно было сохранить театральное имущество. Его приходилось охранять не только от злоумышленников в буквальном смысле слова. В конце 1918 года возникла идея шефства над младшим братом, то есть над самодеятельностью. Клубы претендовали на передачу им оформления целых постановок. Разбазаривались, а потом кромсались и переделывались замечательные декорации и костюмы А. Я. Головина, К. Л. Коровина и других крупнейших художников. Но отказывать в такой помощи клубам ни у кого не поднималась рука. Ущерб крупным профессиональным театрам был нанесен весьма чувствительный,— к тому же без большой пользы для подшефных.
Сохранить составы трупп также было очень трудно. В среде работников театра бытовали привитые цеховыми союзами забастовочные настроения, и на спектакли то не являлись те или иные исполнители, то какая-нибудь группа рабочих или музыкантов. Раз-другой спектакли шли… под рояль. Случались и вынужденные замены: например, хор отказался петь в «Майской ночи», и ее спешно заменяли «Каменным гостем».
Пошли и другие трудности: замены часов начала спектаклей — то начинали в семь, то в восемь,— и зрители никогда не были уверены, что они либо не опоздают, либо не будут сидеть час в ожидании.
Затем стали выключать свет на десять-пятнадцать минут. Бывали и трагикомические аварии. Так, например, в середине первого акта «Севильского цирюльника» в Народном доме, во время прозаического диалога Фигаро и Альмавивы, погас свет. Мы с А. И. Талмазаном какие-то минуты продолжали в темноте что-то еще говорить, потом смешались и замолчали. В это время раздался голос администратора: «Прошу сидеть спокойно, свет будет через минуту».Свет действительно дали, но мы забыли, на чем остановились, а запутавшийся в декорациях администратор не успел еще исчезнуть. Однако он не растерялся и крикнул сидевшему за пультом Г. Фительбергу: «В чем дело, Григорий Григорьевич? Давайте оркестр!» И тот задолго до конца диалога вступил…
В этих условиях сохранять художественное лицо театра и его постоянный состав становилось с каждым днем все труднее. Одни были смущены необходимостью непривычно часто выступать и поэтому всегда держать себя в должной форме; другие испугались трудностей быта, третьи — гражданской войны. Одни потянулись на Украину и на Урал, где было сытнее, другие в эмиграцию. Нелегко было объяснить остальным, что они больше не члены некой касты небожителей, а стоящий на земле, хоть и высококвалифицированный, пусть и сугубо ценимый и очень уважаемый отряд интеллигенции, но интеллигенции отнюдь не придворной, не буржуазной, а советской.
Хорошо помню, как много труда стоило Экскузовичу уламывать артистов, когда вместо привычных вылощенных представителей, являвшихся к ним с приглашением выступить вне своего театра, стали появляться работники Режиссерского управления с обычным нарядом то в Железный зал Народного дома, то в Таврический сад, а то и в казарму Красной Гвардии, где было тесно, шумно, грязновато, где пианино не было настроено и где не всегда можно было рассчитывать на целый солдатский паек.