Этот день основательно встряхнул меня

Растерянный, но словоохотливый кучер цыкнул на лошадей и стал рассказывать. Экипаж принадлежит графу Комаровскому. Графиня с дочерью застряли у кого-то в гостях возле самого Мариинского театра и затребовали карету к половине шестого. Он поехал было к Троицкому мосту, его с трудом пустили на мост, но выехать на набережную не позволили, и теперь он думает проехать через Дворцовый.
Минуту спустя я уже сидел в карете и велел ехать хорошей рысью. У Дворцового моста нас остановил пристав и не очень смело, глядя на графскую корону, сказал, козыряя:
— Так что, ваше сиятельство, мост закрыт.
Быстро охватив обстановку и свое в данную минуту положение, я неожиданно вспомнил слова Гоголя: «И наш брат, грешный литератор, окажется подчас Хлестаковым». Литератор может, а артист подавно, решил я, и без запинки крепким грудным голосом сказал:
— У меня графиня с дочерью у Мариинского театра застряла, — что же им, пешком идти или на улице ночевать? Потрудитесь пропустить.
Если бы пристав не был напуган происходящими событиями и дал себе труд заглянуть в глубь кареты, он разглядел бы не очень хорошо разгримированного человека отнюдь не графского вида, но в ту минуту послышался свисток, пристав отвернулся, махнул рукой и, придерживая шашку, побежал к стоявшему у въезда на мост дежурному офицеру. О чем-то они поговорили, и пристав радостно махнул перчаткой.
— Давай, давай, — крикнул он, — только поскорей!
Кучер натянул вожжи, и мы стрелой промчались мимо козырявших графской короне полицейских. Приблизительно то же самое произошло при спуске на набережную, и через пять-семь минут я благополучно высадился из графской кареты на углу Офицерской (ныне улица Декабристов) и улицы Глинки.Семью я застал в большой тревоге: перепуганные обыватели разносили по городу слухи об уличных боях, об убитых и раненых. Народный дом настолько опустел, что на телефонные звонки никто не откликался, и меньше всего меня ждали домой целым и невредимым.
Этот день основательно встряхнул меня.
Буквально с того же вечера я засел за чтение литературы, посвященной общественным вопросам, солидный список которой составил по дремавшей на книжных полках энциклопедии Брокгауза и Ефрона, и про себя решил обязательно заняться какой-нибудь работой на пользу делу революции.
События свершались с молниеносной быстротой. Я отлично помню, как после появления в газетах первых большевистских статей я безумно волновался по поводу напечатанной мною в начале века в парижском журнальчике «Конкордия» рецензии на вышедшую на русском языке книгу Каутского «Аграрный вопрос»: меня чрезвычайно беспокоило, правильно ли я оценил постановку ренегатом этого вопроса? Это было наивно, конечно, так как в юношеском возрасте, когда я писал эту рецензию, я не имел никакого представления о спорах между большевиками и меньшевиками да еще в таком специфическом вопросе… Но вернемся к февральским событиям.