Комедия заронит поглубже в ваши души сознание
Привыкли вы всегда нас видеть только под маской притворства, привыкли вы к тому, что плачем и смеемсямы лишь по заказу! Вам с малых лет всегда говорили: «Не верьте вы слезам актера на сцене, он ломается, под одеждой мишурной в нем чувства все лживы…» Нет, нет! Актер по заказу должен кривляться, должен игрой забавлять вас. Но ведь под маской шута есть живая душа, полная личных страданий и горя!
Как часто там — за сценой — в наших углах царят смерть и невзгоды, а мы смеемся и плачем притворно, заглушая настоящие слезы!..
Итак, вы здесь сейчас увидите сами один из примеров, услышите вопли и ненависть, и крик души истерзанной, и смех безжалостный…
Пусть эта комедия заронит поглубже в ваши души сознание, что актер свое вдохновенье в лучшие годы свои отдает вам нередко ценой личных мук и страданий, ценой страшной жертвы правом жить, как вы!
Мысль пьесы сказал я, теперь судите, как мы сыграем: итак, мы начинаем!»
Нарушая все «законы» и традиции, Тонио выходил на авансцену не в плаще или в балахоне Таддео, которого он изображает во втором акте оперы, а в костюме бродячего итальянского артиста конца прошлого века, то есть периода написания «Паяцев». Черный с пролысинами парик, потрепанное жизнью, не очень хорошо выбритое лицо, матросская серо-красная тельняшка с открытой шеей, поверх нее выцветшая светло-синяя рубашка с закатанными выше локтя рукавами, поверх рубашки желтовато-коричневая жилетка, широченные вельветовые брюки с глубокими карманами, полосатые крестьянские носки и светло-коричневые парусиновые туфли с запыленными белыми носками — такова была внешность Тонио-актера. Ничего театрального — откровенная, неприкрашенная натура.
Тонио скромно выходил из-за занавеса, отвешивал залу не очень низкий поклон и начинал беседу,— это был рядовой актер. Постепенно его речь переходила в полемику, становилась упреком. Слова «ценой страшной жертвы правом жить, как вы» сопровождались жестом, укоризненно направленным в зал. И в театре, где аплодисменты в середине действия были запрещены, зал взрывало овацией: публика понимала трагедию «паяца» задолго до того, как на ее глазах разыгрывалась вся драма.
«Паяцы» были поставлены совершенно бесхитростно. Лапицкий так увлеченно и захватывающе интересно велработу, что всем исполнителям, включая хор, после первых же репетиций драма, которую Леонкавалло писал: «кровью сердца», стала необычайно близкой.
Опасность впасть в мелодраматизм, в натурализм, или, как тогда выражались, в «ультрареализм», была пресечена И. М. Лапицким и А. В. Павловым-Арбениным на первых же репетициях.
«Ради бога, никаких подчеркиваний,— говорил Лапицкий. — Ситуация и явственно произносимый текст не нуждаются в подчеркиваниях. Пойте просто и не играйте актеров, а будьте самими собой — ведь вы сами актеры».