Нет, тысячу раз нет.
Успех оперы превзошел все ожидания: зал в течение длительного времени два-три раза в неделю наполнялся до отказа.
Прошу прощения за скачок от 1914 года на полвека вперед — к осени 1964 года, когда Москва восхищалась спектаклями театра «Ла Скала» вообще и постановкой «Богемы» в частности.
Все было великолепно в этом спектакле, кроме отправной точки режиссерского замысла, в котором ощущался разрыв между масштабами самой драмы и ее постановки на сцене.
Много постановок «Богемы» довелось мне видеть, и это мешает признать постановку «Ла Скала» «потрясающей». Нет, тысячу раз нет. Как ни усилил Караян впечатление от музыки, как высоко он ни поднял ее трагедийное содержание, как гениально ни звучал оркестрпод действительно волшебной палочкой дирижера, в частности в финале третьей картины, создавалось ощущение, что на сугубо личную драму нахлобучена огромная шапка. Эта мансарда чудовищных размеров в первой и последней картинах, эта грандиозная улица во втором акте давят на все представление. Драма глубоко лирическая, индивидуальная, юмор, смех сквозь слезы и слезы сквозь смех обычных людей из-за мегаломании постановщика задавлены, почти исчезли, герои превращены в какие-то песчинки, которых даже не успеваешь пожалеть. По огромной мансарде «четверка мушкетеров» мечется из одного угла в неимоверно дальний другой, никакие штабеля дров, не то что жалкие рукописи, такую мансарду не нагреют. Улица с ее красочным карнавалом сама по себе замечательна, но герои оперы держатся на втором плане, внизу, от толпы совершенно оторваны, между тем как на деле они плоть от плоти ее. Музыка пронизана едиными настроениями, а художник, проявляя много изобретательности и вкуса в деталях, подчеркнул оторванность главных героев от толпы и как бы создал два разных мира. Не могу не вспомнить, что впервые на моих глазах исполнитель партии Колена после прощания с плащом, в которое и Пуччини и исполнитель вложили столько грустной поэтичности, ушел с авансцены без единого хлопка, так отчужден он был от всего происходящего.
Хочется отметить еще одно. Как ни замечательна в партии Мими Мирелла Френи, перед моими глазами стоял и стоит образ, созданный Марией Исааковной Бриан. Ее Мими была поэтичнее, возвышенно-трогательнее. 13 самом голосе Бриан были заложены неисчерпаемое тепло и какая-то необычайная интимная лиричность.
Но вернемся к Театру музыкальной драмы.
Воображение зрителей глубоко поразила простотой, естественностью, безупречным реализмом постановка в ТМД «Паяцев» Леонкавалло в начале 1915 года.
Для Пролога был написан новый текст. Пролог к «Паяцам» по существу декларация веризма: в нем говорится о том, что в опере изображена не вымышленная история, а «кусок жизни». И. М. Лапицкий усилил и углубил драматизм событий. Вот как звучал текст Пролога:
«Позвольте, простите, почтенная публика, позвольте мне сказать вам два слова про жизнь актера.