Резкие рецензии Волкова о спектаклях ГАТОБа
Хороший оратор, Экскузович, немножко любуясь собой, цветисто описывал последнее достижение театра — новую постановку пушкинского «Бориса Годунова» — и залился соловьем по адресу того самого артиста, которого больше всего отчитал Старк. Вдруг встает один из присутствующих и, помахивая газетой, спрашивает:
— Это вы про того самого артиста, который позорит звание академического театра? — И начинает вслух читать статью Старка.
Не помню, как вывернулся Экскузович, потому что топливо он все же получил. Но из Смольного он приехал в Рабис, и, пожалуй, лучше не рассказывать, что тут было…
Немало доставалось мне и за резкие рецензии Волкова о спектаклях ГАТОБа, по я и президиуму Рабиса не открыл, что это был… мой псевдоним. Да и как было не писать резко, когда в отлично слаженных в музыкальном отношении спектаклях проявлялась недопустимая режиссерская небрежность?
Но утешением мне всегда служило благожелательное отношение президиума Рабиса. При ликвидации «Вестника театра и искусств» 17 августа 1922 года, когда ВЦСПС решил сосредоточить всю профсоюзную прессу в газете «Труд» и нам пришлось закрыться, хотя газета к этому времени приобрела популярность и ни в какой помощи больше не нуждалась, президиум Рабиса постановил «выразить благодарность т. С. Ю. Левику за его самоотверженную работу в редакции в очень тяжелых условиях и энергичную настойчивость по проведению профлинии, не уступая требованиям нэпа».
Заканчивая рассказ о небольшом участке моей работы в прессе первых лет после Октябрьской революции, я обязан воздать должное моим двум ревностным помощникампо изданию «Вестника театра и искусств» — Эдуарду Александровичу Старку и энергичному администратору Илье Абрамовичу Морочнику.
Редакция не имела специальной бухгалтерии. Подсчитав количество строчек публикуемого материала, я их множил на икс рублей (чуть ли не в миллионах), писал на статье сбоку сумму гонорара, и Морочник выплачивал его из всегда имевшегося у него аванса. Как ни странно звучит это сегодня, мы втроем плюс курьер на полставке полностью справлялись с газетой, выходившей одно время два раза в неделю: мы сами собирали информационный материал, заказывали статьи видным журналистам, сами писали и передовые, и рецензии, и заметки по срочным вопросам, не прозевывали юбилеев, откликались буквально на все, что требовало внимания.
Много мне в те годы пришлось видеть юбилеев, но особенно запомнилось празднование в начале февраля 1922 года 75-летия В. Н. Давыдова. Такого юбилея, в котором торжество уступало место выражениям всеобщей любви, я никогда больше не видел. У многих блестели слезы в глазах, когда Давыдов целовал своих внучат, как бы в их лице целуя весь зрительный зал. Нам казалось, что мы тоже его внуки, во всяком случае, хотелось ими быть. Его любили тепло, сердечно, просто, по-родственному за его доброе-предоброе сердце. В этой любви тонуло даже то признание и уважение к актерскому таланту, которое всегда занимает первое место в юбилейных речах. Давыдов больше двух часов стоя выслушивал приветствия, а когда ему наконец выкатили чудесное кресло, он озарил этот подарок восхищенной улыбкой и присел в кресло, как бы благодаря за него: ведь он не устал, он никогда не уставал служа народу. Он беззаветно любил свой труд и знал, что если бы он прожил еще семьдесят пять лет, то его тоже продолжали бы любить, как и сейчас.