С. Ю. Левик чувствовал себя естественнее и органичнее

С. Ю. Левик изучал работу других исполнителей, не пропускал гастролей знаменитых певцов, да и сам неоднократно выступал в спектакляхс Н. Н. Фигнером, А. Дидуром, а позднее — с Ф. И. Шаляпиным. Пример этих и других художников не мог не заставить мыслящего артиста усилить работу над собой. С. Ю. Левик пел все, что полагалось по условиям контракта, — Евгения Онегина и Риголетто, Демона и Сильвио, Веденецкого гостя и Амонасро, Томского и Елецкого, Фигаро («Севильский цирюльник») и Старчище в «Садко», Валентина и Владимира Галицкого, Жермона и Иуду Маккавея и многое другое.
Если на первых порах рецензии подчеркивали преимущественно природные данные певца, то постепенно они начинают отмечать его артистический рост, тяготение к верной обрисовке образа, стремление к характерности. «Голос молодого певца созрел и округлился, пение стало еще более свободным и выразительным… И пением своим и игрой Левик произвел очень выгодное впечатление», — писал «Петербургский листок» 29 апреля 1912 года. «Левик сделал большие успехи в игре, а баритон у него всегда был хороший», — вторили «Биржевые ведомости» 30 апреля 1912 года.
Казалось бы, молодого певца должны были привлекать те партии, которые могли обеспечить ему наибольший успех, — Фигаро, Эскамильо, Демон и другие. Однако его интересовали образы ярко характерные — Рангони в «Борисе Годунове», Владимир Галицкий в «Князе Игоре». Партию Кочубея он предпочитал Мазепе, Томского — Елецкому, Риголетто — Жермону. Вопреки вынужденной репертуарной всеядности в повседневной практике симпатии певца определились рано. В области драматических, характерных партий он чувствовал себя естественнее и органичнее, нежели в чисто лирических. Это отметили и рецензенты, особо подчеркнув остроту характерности, четкий рисунок и свободу от утрировки в исполнении.
От спектакля к спектаклю исполнение артиста приобретало большую ясность и простоту рисунка. Сильный темперамент проявился в партиях драматических. Спокойствие или холодную сдержанность ему менее удавалось передать, нежели яркие, открытые страсти. В этом одна из причин его неуспеха в партии Онегина. Он вносил драматизм не только в образы, подобные Кочубею (одна из его лучших ролей, которую он сделал под руководством замечательного режиссера А. А. Санина) или Риголетто, но и в партию, сочетающую драму и буффонаду (Тонио). Все же при всей яркости созданных им сценических образовдо прихода в Театр музыкальной драмы С. Ю. Левик не выделялся «лица необщим выраженьем» из певцов того времени. В одной из рецензий 1909 года мы читаем о нем: «Голос — клад. Вспоминается Тартаков в молодости. Но будет ли он когда-нибудь артистом, трудно сказать. Если на его счастье полный пересмотр оперных условностей произойдет скоро, он будет и артистом. Иначе он будет только баритоном» («Обозрение театров», 1909, 23 июня). Автор рецензии и певец, которому она была посвящена, не могли подозревать, в какой мере эти слова окажутся пророческими.