Болезнь Малера.

В 1907 г. врачи ставят Малера в известность о безнадежности его болезни и предстоящей в самые ближайшие годы смерти. Это еще более подхлестывает композитора в его фанатической творческой работе. «У меня вовсе нет ипохондрического страха смерти», пишет он летом 1908 г. Бруно Вальтеру: «что я должен умереть,—я знал еще раньше… Я не могу Вам объяснить словами мое сознание, что я стою лицом к лицу с ничем (vis-avis de rien) и к концу жизни вновь лишь зачинатель и должен заново учиться». Сильнейший душевный кризис этих лет находит разрешение в трёх посмертных произведениях—« Песни о земле», IX симфонии и незаконченной Х-ой,Малер был далек от мессианско-театральных взглядов на свое творчество, как это имело место у Вагнера и особенно Скрябина 3), где мессианство превращалось в мегаломанию (манию величия) с недвусмысленно шизофренической окраской. Однако музыка для него была совершенно неотделима от социально-этических, мировоззренческих задач, стоящих перед человеком. Процитируем еще раз одно из писем к Бруно Вальтеру: «Поразительно. Когда я слушаю музыку,—также и во время дирижирования,—я слышу совершенно отчетливые ответы на все мои вопросы, и во мне все проясняется и успокаивается. Или точнее—я ощущаю совершенно отчетливо, что это вообще не вопросы».

Любимым Малера был Достоевский. Не реакционный политический писатель, ядовитый памфлетист «Бесов», не апологет православия,—но творец «Бедных людей», «Униженных и оскорбленных»… Малер где-то обмолвился, что всю жизнь сочинял музыку собственно на один вопрос Достоевского: «как могу я быть счастлив, если где-нибудь еще страдает другое существо». Мелкобуржуазный романтик-утопист, Малер пытался найти выход не в политической борьбе, но в моральном подвиге, проповедью которого и должен был служить его симфонизм, полный высокого социально-этического пафоса. Уже современникам и критикам бросалось в глаза; что нерв творчества Малера—социальное сострадание к горестям «большинства человечества, страдающего под игом стригущего купоны меньшинства» (статья Ганса Редлиха в посвященном Малеру номере австрийского музыкального журнала «Musikblatter des Anbruch».

Никаких иных узко-музыкальных задач Малер перед собой не ставил, к формальномуноваторству отнюдь не стремился, эпатировать (удивлять) новыми звучаниями пресыщенную концертную публику вовсе не хотел. Глубокая душевная трагедия Малера и заключалась в сознании бесплодности утопической проповеди социального сострадания среди жестоких законов капиталистического мира. Трагедия непризнанного музыканта была лишь одним из следствий, частным случаем этой основной трагедии—несовершенства мира и социальной нужды, с крушением идеалистических методов его улучшения.

Последние произведения Малера, рассматриваемые в биографическо-психологическом плане—потрясающие человеческие документы, свидетельствующие о крушении романтического, идеалистического и гуманистического мировоззрения. Экзальтация сменяется трагической иронией.