Малеровский гротеск

Принципиальная пропасть отделяет, например, «Маленькую сюиту» Стравинского от любого «саркастического» скерцо Малера.

У Стравинского—остроумное зубоскальство по адресу штампов бытовой мещанской музыки (вальс, полька) с точки зрения европейца-урбаниста XX века, и ровно ничего больше. У Малера—патетический срыв маски с сентиментального буржуазного благодушия, метод музыкального обличения капиталистического inferno—Дантова ада в модернизованной редакции. Вспомним соответствующую систему эпиграфов из Данте в «Жан Кристофе» Ромэн Роллана 13).

Вообще Малеровский гротеск вернее будет назвать «трагической иронией», ибо трагическое в нем всегда является скрытым или отчетливо проступающим аккомпаниментом. Когда один из венских критиков охарактеризовал уже упоминавшийся нами «Траурный марш в манере Калло» из I симфонии, как добродушно-веселое произведение, Малер всегда приводил эту рецензию, как пример явного непонимания. Эта часть, говорил он друзьям, должна быть «раздирающей, трагической иронией, она служит как бы подготовкой к внезапному взрыву отчаяния в последней части. Это голос раненой до самой глубины и опустошенной души».

Малер менее всего склонен пародировать «форму» или «жанр». Содержанием «гротеска» является обличение «зол земли». Это голос интеллигента-мыслителя, раздавленного империалистическим пангерманизмом и американизированным индустриализмом.

Как о класических образцах Малеровского «гротеска», следует упомянуть о двух скерцо IX симфонии (1909 г.)—лэндлере 14) в до-мажоре и «бурлеске» в ля миноре. Оба нарочито, подчеркнуто тривиальны. Два танца—две маски. Первая—лэндлер, где с идиотической монотонностью шарманки повторяется одна и та же тема; от идиллизма, уюта, сентиментальности филистерской Вены нет и следа. Второй танец—торопливый, синкопированный, лихорадочный танец большого столичного города, с памфлетной остротой вскрывающий механизированную его сущность. Это—любопытный образец экспрессионистской пародии на урбанизм, когда—благодаря гениальной интуиции Малера—пародирующее произведение чуть ли не предвосхищает по времени объект пародии. Притом, пародии уже не в формальном, но в социально-философском виде.