Первая симфоническая трилогия

Нельзя отрицать: во II и—в значительно меньшей мере—в III симфонии существуют еще элементы романтической метафизики и даже некоторого мистицизма (в двух последних частях II симфонии), впоследствии преодолеваемые. Впрочем, мистика лишена какой бы то ни было церковности или богословских тонкостей: она либо восходит к пантеизму и религии человечества в духе Руссо и IX симфонии Бетховена; либо, ведя свое происхождение от народной немецкой песни, она наивна, простодушна и материальна. К тому же она подается всегда с некоторой иронией, а в эпилоге первой трилогии—в IV симфон и и она переводится в оригинальный идиллически-шутовской план. Финал симфонии—наивная и трогательная песенка «о небесных радостях» с точки зрении бедного крестьянского ребенка, о царстве, где много яблок и слив, где ангелы заняты печеньем вкусных хлебцев, апостол Лука зарезывает быка для ужина, а святая Марта орудует в переднике в качестве кухарки. Жажда небесных утешений это голодные ребяческие мечты; в реальной жизни мальчика ждет тяжелая борьба. IV симфония развенчивает романтическую метафизику, переводя ее в умышленно инфантильный (детский) план. Тем самым она открывает дорогу второй трилогии «земных» симфоний.

Если первая симфоническая трилогия (II—IV симфонии) условно может быть названа «Человек и природа», то вторая трилогия (V, VI и VII симфонии, сочинялись от 1901 по 1905г.), может быть названа «Человек и история», «Человек и общество». В ней нет романтической метафизики и космических устремлений; человек (т.-е. в последнем счете мелкобуржуазный интеллигент) сталкивается лицом к лицу с реальностью, с миром лихорадочной деятельности, слез, наживы, преступлений и подвигов. Эта трилогия—трагедия мелкобуржуазного мыслителя — гуманиста среди жестоких законов капиталистического мира.

Венская элегическая щубертианская культура здесь исчезает. Музыка становится судорожной, истерической, конвульсивной, жесткой; о красивости, приглаженности не может быть и речи.

Музыкальная выразительность в пределе сводится к крнку (Ср. с «Schreidramen»—«драмами крика» послевоенных экспрессионистских драматургов Германии); ее нерв—отчаянная попытка вновь обрести коллективистическое мировоззрение, восстановить «распавшуюся связь времен», утвердить бетховенианскую идею о братстве трудового человечества среди ужасов эксплоатации империалистической Европы. Это скорбь, но скорбь не отречения, а исступленной проповеди. V с и м ф о н и я открывается траурным маршем; VI симфония («Трагическая» даже среди этих трех симфоний) заканчивается страшной катастрофой, где жуткий рев колоссального оркестра покрывается тремя глухими ударами молотка; наконец, в VII симфони и Малер пытается найти преодоление, как бы конструируя бетховенианский (в философском смысле слова) финал.