Метнер стремился приблизиться к желанной ясности высказывания

Как изысканному, рафинированному человеку нелегко избежать вычурности, так и Метнеру не всегда удавалось высказаться просто. «Самые простые вещи казались ему сложными, — вспоминал А. Оссовский, — и он пускался в философское обоснование их» . Николая Карловича это тяготило, о чем можно судить и по рассказу Ю. Н. Тюлина.
Будучи студентом выпускного курса консерватории, Тюлин показывал свою сонату Метнеру. После прослушивания завязалась беседа, в которой молодой музыкант позволил себе спросить известного композитора: «Мне кажется, Николай Карлович, что в вашей Первой сонате и в некоторых других сочинениях заметна тенденция «выжать» из темы все возможное. Надо ли стремиться к этому? — Сказал я это и испугался, — вспоминал Тюлин. — «Верно, верно, голубчик, как вы это заметили? Теперь я так не пишу», — ответил Николай Карлович. Разработочная перегруженность Первой сонаты ощущалась самим автором, согласившимся с высказыванием молодого оппонента».С годами, как вспоминал А. В. Шацкес, Метнера все более привлекала простота речи Скарлатти. В сочинениях, написанных в поздние годы, Метнер стремился приблизиться к желанной ясности высказывания, истоки которой были очевидны в «Картинах настроений» и «Забытых мотивах». Это ощутимо в «Сонате-романтике», по стилю во многом близкой к Чайковскому, в первой части «Сонаты-идиллии», в Сказках соч. 51 и в «Романтических эскизах для юношества».

Черты классичности, проявившиеся уже в «Забытых мотивах», все более подчеркнуты в позднем творчестве Метнера. Простота средств в «Гимнах труду» (особенно в первом, где все построено на сопоставлениях тоники и доминанты) — тому доказательство. Черты классицизма были вызваны Метнером к жизни в своих сочинениях не для наивной простоты, а для суровой концентрации. «Классицизм» здесь не простодушный, а суровый, сумрачный, в чем-то «баховский». В этом ощущались точки соприкосновения с Рахманиновым. Насыщенность ткани в поздних сочинениях Рахманинова, его отход от пышной «барочности» ко все большей графичности письма (Четвертый концерт, посвященный Метнеру, Рапсодия на тему Паганини, Вариации на тему Корелли) многое объясняют в усиливавшемся «взаимопритяжении» обоих музыкантов.
В начале века внимание к ясности и отточенности формы заметно ослабевало. Все чаще проявлялось пренебрежение к четкой структуре. «В наше время форме в музыке, — писал IO. Энгель, — стремятся отвести последнее, наименее значительное место» .
Форма у Метнера, лишенная какой-либо эскизности, материализованная «с ясностью мрамора», напоминала о верности заветам классиков.
Свое представление об архитектонике Метнер воплотил формах, индивидуально освещенных и во многом новаторских. «К несомненным признакам его (Метнера. — И. З.) мастерства, — писал Г. Г. Нейгауз, — я причисляю в первую очередь изумительное владение формой. Даже при первом, беглом знакомстве с любым сочинением Метнера музыканта всегда поражает органичность, законченность формы, логика развития, последовательность изложения…» . А. Н. Александров считает, что у Скрябина — при его ярком новаторстве — именно в построении формы есть оттенок схематизма, будто он «усвоил хорошие манеры у Бетховена», «а у Метнера решение всегда неожиданно для каждого случая, в смысле формы он безусловно — новатор».