ОПЫТ ГОРЬКИЙ, НО НЕОБХОДИМЫЙ

Словом, г. Мясковский — не только настоящий композитор, но в смысле творческой потенциальности и настоящий симфонист. Это еще не значит, разумеется, что он вполне овладел тем высшим звуковым ясновидением, без которого немыслимо совершенное — в пределах данного дарования — претворение симфонических потенциальностей в реальности… Его двухчастная симфония — не цельная звуковая эпопея, раскрывающаяся в цепи органически связанных друг с другом эпизодов, а как бы некая книга, в которой рядом с блестящими, захватывающими страницами есть страницы бледные, может быть, и совсем ненужные… И в колорите, и в гармонии, и в построениях он слишком склонен все сгущать, обрывать и опять громоздить Оссу на Пелион. Так что в конце концов симфония его, богатая по музыкальному содержанию и сильная искренним пафосом, кажется одновременно и слишком однообразной, и недостаточно единой… Но… сочинение Мясковского вызывает живую симпатию к композитору и производит впечатление большой победы «на путях» к симфоническому ясновидению». (Из рецензии Ю. Д. Энгеля на Седьмое симфоническое собрание Русского музыкального общества, 14 февраля 1915 г.)
«…Я убедился, что Ваша музыка влияет, захватывает… Заключение симфонии задушевно хорошо; И вообще, я счастлив, что услышал эту симфонию, а за посвящение благодарен несказанно». (Из письма Б. В. Асафьева к Н. Я. Мясковскому в 1915 г.)
От дружеских писем, от рецензий в московских газетах на композитора повеяло атмосферой мирного труда. Он был нужен, от него ждали новых музыкальных произведений, более зрелых, более самобытных. Тем острее ощутил художник возврат к жестокой прозе войны.
«Мозги мои вполне опустошены — чем — не знаю. Знаю одно, что мне чертовски все решительно надоело, хочется домой… Война осточертела всем, в особенности при той вопиющей неразберихе, верхоглядству, неосведомленности и прочих прелестях, которые царят у нас… Скажите, ангел, скоро кончится эта омерзительная война?» (Из письма Н. Я. Мясковского к В. В. Держановскому от 1 апреля 1915 г.)
Между тем кончилась недолгая фронтовая передышка. В апреле 1915 года началось великое отступление из Галиции, обнажившее перед всеми гнилость и обреченность правительственного строя царской России. Пришел конец и надеждам на скорое окончание войны. «Дорогой друг, пишу мельком — время неустойчивое, шумное, бегливое, физика измочалилась, нервы истрепались. Теперь, после трехнедельного бегства с Карпат, после ужасающих боев под Ярославом и за Саном жаждешь только одного — спать, спать и спать. Но выспаться все не удается, так как положение невероятно тревожное — все время висим на волоске, орудуя с вовсе расстроенными войсками (в полках оказалось вместо четырех тысяч тысячи по полторы — самое большее) и не имея никаких подкреплений. Счастье еще, что немцы, видимо, занялись в другом месте, а то нам бы не сдобровать. Но до чего у нас везде врут, лгут, мошенничают и т. д.! Все эти Радко Дмитриевы, Николаи Николаевичи, Ивановы и пр. — это вопиющие бездарности, не умеющие предусмотреть даже то, что видно простым строевым офицерам… Одним словом, все, что приходится видеть, убеждает лишь в одном — мы люди невоенные, воевать не умеем и потому должны это скорей кончать, ибо решительно нет никакой надежды на успех, несмотря на превосходные качества наших войск, если они хоть чуточку успели сорганизоваться. Ужасно все». (Из письма Н. Я. Мясковского к В. В. Держановскому от 17 мая 1915 г.)