У нас пока нет Мефистофеля

Весной 1909 года я дебютировал в Петербургском народном доме у М. С. Циммермана в партии Демона. Добиться оркестровой репетиции было очень трудно, длилась она минут двадцать или двадцать пять: попробовав два-три места, дирижер В. Б. Шток отпустил оркестр.
— Хватит,— крикнул он с пульта,— вступаете верно.
Из оркестра на сцену пришел суфлер Н. Я. Халип, с которым я познакомился во время пробы, на ходу со злобным шипением он говорил шедшему сзади него брюнету:
— Приезжий, начинающий певец, а дирижер ленится дать спеть хотя бы дуэты. И так всегда!
Брюнет подошел ко мне, протянул руку и сказал, сильно картавя:
— Он совершенно прав. Зачем вы идете в эту халтуру? У вас хороший голос, похоже, что вы музыкальны. Вам надо в Мариинский театр.
Я ответил, что там нехристиан не принимают, а я не хочу креститься.
— А вы что, религиозный? Что вам, жалко креститься? Вам работать надо, а тут вы будете только петь.И, безнадежно махнув рукой, он отошел.
На мой вопрос, кто этот человек, суфлер ответил:
— Виолончелист из оркестра. Да я то же самое хотел сказать. Вы же видите, какая здесь халтура. — И тоже отошел от меня.
Фамилией брюнета я заинтересовался, когда он после дебютного спектакля пришел меня поздравить с успехом и сразу, чуть ли не единым духом, выговорил:
— Вас берут, после второго дебюта скажут. Но Циммерман собирается вас нагрузить бойтовским Мефистофелем, — так боже вас сохрани, потеряете голос, вы еще только начинаете карьеру.
— Позвольте, я ведь баритон, а не бас. Циммерман мне уже дал аванс, не дожидаясь второго дебюта, так что я принят. Но при чем тут Мефистофель? Это же низкая партия, — ответил я.
— Им не важно, у вас неплохие низы, а у нас пока нет Мефистофеля. Но у вас ничего не выйдет, а постановка решена, — только даром будете надрываться.
На мой вопрос, почему он так уверенно судит, все знает и как его фамилия, брюнет ответил:
— Это не важно. Фамилия Самосуд. Желаю добра. — И ушел.
Фамилия вызвала у меня улыбку, но разговор взволновал, и я на другой день расспросил Халипа о брюнете.
— Это очень хороший музыкант, рвется в дирижеры. Подвернется случай, и он себя еще покажет, — последовал ответ.
Два года спустя, после разъездов и гастролей, я должен был в силу новых правил о приеме артистов спеть пять дебютов для поступления в труппу того же Народного дома, но уже не в Товарищество под управлением М. С. Циммермана, а в антрепризу Попечительства о народной трезвости, художественным руководителем которой был Н. Н. Фигнер.