В пользу новой музыки

Что касается «Тени», то речь идет о тенях прошлого, о консерватизме. Воплощение своей концепции Кшенек представил в виде «прыжка через тень» устарелых предрассудков.
Я полистал клавир и увидел очень сложную музыкальную фактуру, прочитал несколько четверостиший и понял, что это заумный, невероятно трудный для перевода текст… Но, подумал я, ареопаг первоклассных деятелей театра принял решение, как будто даже благоговеет перед автором,— не мне их переубеждать. Все же, принимая клавир, я выговорил себе право в течение двух дней отказаться от перевода, если я сочту это необходимым.
Два дня спустя я принес коротенький пересказ содержания оперы посценно, прочитал его Экскузовичу и заявил, что, по-моему, музыка и либретто — бред, слушать который ни один здравомыслящий человек не придет. Экскузович снисходительно улыбнулся и пригласил из соседней комнаты работавшего там Асафьева.
Борис Владимирович, еще не успев подойти и поздороваться, с иронической улыбкой на устах спросил:
— Неужели отказываетесь?
Я робко и коротко высказал свое мнение о музыке и подробно и резко о либретто и закончил:
— Нельзя же на восьмом году Советской власти ставить оперу, в которой народ устраивает революцию из-за того, что принцесса изменяет мужу, а при дворе творятся бытовые мерзости! А как можно всерьез говорить о том, что фокстрот дает силы для общественной борьбы, что джазбанд сулит вдохновение для революционных дел?
Асафьев усадил меня за боковой столик и тихим голосом, по не допускающим возражений тоном обрушил на меня каскад глубоко продуманных и музыковедчески увлекательных доводов в пользу новой музыки вообще и данного произведения в частности. Когда впоследствии к премьере вышел сборник «Новая музыка» («Тритон», Л., 1927), статья о «Прыжке через тень» оказалась как будто стенограммой асафьевской полуторачасовой лекции.
Я был раздавлен такой эрудицией и смелостью суждений,но, подумав, все же остался при своем мнении театрального практика, считая, что этот спектакль посещаться не будет. К тому же мне не понравилось, что Асафьев попутно обвинил всех инакомыслящих в «реакционной отсталости». Это последнее заявление меня особенно поразило, потому что Асафьев тогда уже был известен как горячий ревнитель классической музыки вообще, русской классики в частности. И я стал возражать по сделанной во время «лекции» шпаргалке.
— Позвольте мне,— взмолился я,— говорить от имени того рядового слушателя, которого при недоступной ему музыке будут в первую очередь занимать текст и сценическое действие. Я не уловил «мелодического потока», хотя три раза прослушал оперу в исполнении такого выдающегося музыканта, как Михаил Алексеевич Бихтер. Если не считать чудесного фокстрота и двух-трех мастерски, именно мастерски, а не вдохновенно сделанных ансамблей, остаются фрагменты и фрагментики, часто не соответствующие ни словам, ни сценической ситуации. Ведь вы об этом как будто сами говорили? Глубокой эмоциональностью Кшенек, по вашему же утверждению, себя не обременяет.