Вольный перевод либретто для исполнения в драматическом театре.

Я рассказываю об этом, желая поделиться с читателем до конца так и не разъясненным «чудом». Через три года после премьеры «Наследства Ефима Райхмана» я получил клавир оперы Пуччини и, буквально немея от волнения, познакомился с либретто. Совпадал не только сюжет — до такой степени совпадали и детали, что мою комедию можно было принять за вольный перевод либретто для исполнения в драматическом театре. Невозможно было понять, каким образом в мою комедию попали — к тому же в большом количестве — детали, о которых в рецензии не было ни слова. И в либретто оперы и в моей комедии один из персонажей говорит о том, что никто не мог себе представить, что кончину скупого дяди его родственники будут оплакивать горючими и искренними слезами. И там и тут есть шкодливый мальчик, в самую жуткую по ходу действия минуту опрокидывающий стул. И там и тут пара влюбленных отправляется на балкон кормить птичек. И там и тут доктора выпроваживают под тем предлогом, что больной спит. Удивительным было и то, что и там и тут доктор говорит с акцентом. Основная разница между пьесами заключалась в том, что в опере действие происходит во Флоренции XIII века, в среде итальянцев, а в моей комедии — в начале нашего века в Житомире, среди евреев.
Я читал и перечитывал либретто и свою комедию, и у меня чуть ли не зашевелились волосы на голове. Всячески напрягая память, я оживил в ней не то виденные в отрочестве сцены какого-то процесса о примерно таком же жульничестве, не то рассказ или газетный отчет о нем. Но не мог же я удержать в памяти детали процесса! Однако допустим, что я все это запомнил. Но итальянец Пуччини не мог знать о каком-то жульническом эпизоде, происшедшем в русской провинции, и, следовательно, запомнить те самые детали, которыми был заинтересован я. Почему мы оба пишем о мельнице и лавке, о пожертвовании денег в пользу томящихся в местной тюрьме арестантов? Почему так много совпадений?
Впечатление от чтения либретто совсем встревожило меня, когда я вспомнил, что чуть ли не за час до выпуска афиши я прибежал к администратору «Балаганчика»и потребовал, чтобы на афише было написано «Сюжет заимствован», а моя фамилия была заменена псевдонимом Люи (по-французски — Он). Почему я это сделал в каком-то порыве, как будто мне грозило немедленное разоблачение в плагиате? Правда, конферансье С. А. Тимошенко (впоследствии известный киносценарист) почти выдал меня публике, сказав в своем вступительном слове: «Кто же не знает, что под псевдонимом Люи скрывается все тот же член правления Всерабиса, сидящий ныне в четвертом… нет, виноват, в пятом ряду». При этом он так, якобы нечаянно, ткнул в мою сторону пальцем, что весь зал обернулся посмотреть, о ком идет речь. И я был счастлив, когда рецензенты, отлично знавшие автора, все же моего псевдонима не раскрыли… Но почему все это происходило? Почему у меня родилось это опасение? Ведь я же никого но обкрадывал, это какое-то загадочное, почти невероятное совпадение, но все же совпадение… Уж не запретить ли исполнение комедии во избежание возможных выпадов какого-нибудь критика?
И вот я весной 1926 года еду по делу к профессору В. М. Бехтереву.