С первого же дня нашей жизни в Нью-Йорке нас завертело, как в водовороте

[10 ноября 1929 г.]

[Нью-Йорк]
Последние записи я отправила 4 ноября и, значит, писала о симфоническом концерте. После этого был еще фортепианный вечер, программу которого прилагаю [1].

Играл в этот вечер Коля необыкновенно ровно, что бывает не всегда. Первая вещь обыкновенно — вслушивание в рояль, акустику, и это несколько рассеивает подъем и ему трудно забыться. А на этот раз с первого звука пошло замечательно, и сказать, что он играл лучше, а что хуже — невозможно. Он и сам остался доволен, что тоже бывает не всегда. Но после концерта был банкет в музыкальном клубе и опять пришлось стоять и ломать все языки.
Из всей программы трудно сказать, что публике больше понравилось. Пожалуй, что Соната-баллада.

Сейчас пишу уже из Нью-Йорка, где мы завертелись до одурения, и я не успела ничего вовремя написать, а теперь, пожалуй, ничего не вспомню, так много за эти дни было всякой суеты.

После концерта 5-го ноября опять был «стоячий раут». Коля жалуется на то, что, когда он так утомлен и хочет сесть, надо стоять; хочется просто без напряжения побеседовать с близкими — надо говорить на иностранных языках с совсем чужими; хочется есть — дают каких-то жареных медуз; хочется выпить стакан вина — дают воду со льдом (вино запрещено).

В Нью-Хейвене на обоих концертах были Вернадские — муж с женой, и мы с ними познакомились. Очаровательные люди. Он очень здесь известный и пользующийся почетом профессор истории при Иельском университете. И еще в этом же университете профессор Ростовцев, который тоже был на банкете. У Вернадских мы были на полчаса, так как они нам чрезвычайно понравились, и охотно провели бы с ними побольше, но за нами заехал Грёман к обеду, и мы с сожалением с ними расстались.

Утром 6 ноября надо было быть в университетской библиотеке, где Колю ждали, чтобы он подписал некоторые экземпляры своих сочинений и чтобы знакомить его с разными людьми и вещами. Потом пошли в картинную галерею, потом смотреть коллекцию старинных инструментов. Она у них почти единственная в мире. Видели, например, один из первых экземпляров клавикорда, принадлежавший какой-то не то французской, не то немецкой принцессе. Там имеется не только клавиатура, но и отделение для туалета, отделение для рукоделия, письменный стол и прочее. Ну, словом, там все, чем такая принцесса могла заниматься. Видели клавесин, принадлежавший Наполеону, на котором играла Жозефина. Видели виолончель-гитару одновременно. После этого гуляли с Грёманом и директором и любовались очаровательным городом.

На другое утро 7-го за нами приехал Грёман и повез нас на вокзал. Через два часа мы были в Нью-Йорке.

В отеле «Ансония» уже стоял рояль, и Коля тут же сел за работу, а я вызвала по телефону Наташу Штембер (Уоррен), и мы с ней пошли покупать все необходимое, чтобы делать дома кофе и чай: электрическую плитку, кофейник, чайник, кастрюлю, ложки, чашки, тарелки и прочее, и вся эта дрянь обошлась почти в пять долларов, то есть больше ста франков, от чего Коля пришел в сущий ужас, и я тоже!

И вот с первого же дня нашей жизни в Нью-Йорке нас завертело, как в водовороте. А сегодня, то есть 10-го, Коля взбунтовался и заявил, что если будет продолжаться светский образ жизни, то он будет вынужден отменить все концерты. Я предпочла отменить светский образ жизни и сейчас же отзвонила, кому следовало, и только вечером будет у нас около 8 часов Лалиберте, который должен был прийти уже в 5 часов вечера.
Еще должен был быть завтрак с Годовским и другими, но мы просто остались дома и ели ветчину и яйца, и Коля успел поэтому до еды поиграть три часа. Сейчас погуляем, и опять он будет работать до 8 вечера.

В первый вечер нашего приезда мы поехали с Наташей к ней, где ее мать уже ждала нас с обедом. Езды в метро полчаса, и это очень утомительно. Но у них очень хорошо, так как почти что за городом, и дом стоит на возвышенности. Живут они как помещики, так как Наташин муж хорошо зарабатывает. Угостил нас настоящим русским обедом и даже с водкой.

Они все очень настаивали, чтобы мы переехали к ним, но мы не решились, боясь помехи в работе. На другой день, то есть 8-го, телефонировал нам Колер — представитель фирмы Бехштейн — и просил с ним завтракать. Мы должны были это принять. Присоединился еще и Годовский с сыном. Мы провели с ними один час всего, так как торопились на концерт Тосканини, которого еще не слыхали ни разу. Концерт Тосканини начался в 2 часа 30 минут дня, а мы приехали на 5 минут позже, и двери уже были закрыты. Мы пропустили исполнение «Кориолана». Но слушали Симфонию Гайдна и так наслаждались и музыкой и чудесным дирижером, что слов нет для выражения восторга.

Но потом сделали глупость и остались слушать «Жизнь героя» Штрауса и сильно об этом жалели, но выйти во время исполнения уже было нельзя. Соблазнились гениальностью дирижера и были наказаны, так как от этой музыки такая тоска, что Тосканини утерял свое «нини» и сделался просто акробатом. И весь зал тосковал, но сидел. Тосканини исправно махал, а на лице его скука, и у музыкантов скука. А когда играли Гайдна, то все горело ярким светом.

И вот, испортив себе, таким образом, впечатление и «поджав хвост», мы пешком через Central Park пошли домой и постарались забыть Штрауса, и на свежем воздухе выплыло опять дивное впечатление от гайдновской музыки и кудесника Тосканини. И зачем он дает дрянь, когда столько есть хорошего!

Дома я приготовила чай, потом Коля играл, а в 7½ надо было уже ехать на обед к Грейнеру, где должны были быть и Зилоти. Я к Зилоти заходила еще и утром с коротеньким визитом.

Коля уже начал сердиться, что надо отрываться от работы. И в самом деле этот день выходил совсем уж рассеянный. У Грейнеров было очень мило и совсем по-русски и даже вплоть до того по-русски, что когда мы уже уходили около полуночи, то еще столкнулись в передней с вновь пришедшим гостем. Вернулись в отель вместе с семьей Зилоти и еще подымались на лифте на 15-й этаж смотреть там другую комнату, так как наша в 10-м выходила окнами на шумную улицу, и мы хотели ее переменить на другую, с окнами на реку. А. И. Зилоти нам помогал смотреть комнату.

Потом говорили с управляющим отеля, по имени m-r Philipps (он же Филиппов, сын московского булочника). Он для нас все сделал, и на другое же утро наши вещи перетаскивали, и я опять укладывала и раскладывала чемоданы.