Турне по Америке

Николай Карлович очень любил свою родину и страшно тосковал па чужбине. В письмах к родным из-за границы настроение тоски проходит как неизменный лейтмотив. Так, после первого турне по Америке Николай Карлович пишет сестре Софье Карловне из Парижа 27 апреля 1925 года: «Я по-прежнему надеюсь и мечтаю о скором возвращении на родину, но пока я должен во что бы то ни стало, наконец, приняться за работу, так как донельзя устал от принудительных скитаний по белу свету и от невозможности отдаться главной своей деятельности. Мы, кажется, уже совсем нашли себе загородное помещение и на днях переезжаем отсюда. С каждым днем я все больше люблю Россию и все русское и нередко испытываю раздражение, слыша чужую речь» [8]. Ей же из Берлина 17 октября 1928 года Николай Карлович пишет: «Очень тоскую по родине и всех вас, близких… Как хотелось бы быть сейчас с нами и играть для вас, а не для чужих берлинцев» [9]. Можно привести множество такого рода признаний в письмах. Но, вопреки намерениям Николая Карловича, его желание навсегда вернуться на родину не сбылось.

Лето 1924 года Николай Карлович и Анна Михайловна проводили в Бретани, в маленькой деревне Эрки на берегу моря. Туда же приезжали Эмилий Карлович, Лев Эдуардович и Ольга Николаевна Конюс и я.

В это лето Николай Карлович готовился к первому турне по Америке [10]. За рояль он садился с утра и начинал занятия с упражнений и гамм, сначала в медленном темпе и постепенно ускоряя его. Затем он играл ровным звуком, но в нужном темпе какие-нибудь произведения из программ предстоящих выступлений и только иногда исполнял одну из частей сочинения со всеми нюансами.

За месяц, проведенный мною в Эрки, Николай Карлович играл нам несколько раз, исполнив, таким образом, почти все пьесы, подготовленные им для концертов в Америке. Особенно поразило меня тогда его исполнение Концерта A-dur Моцарта. Это было совершенно блестяще технически и вместе с тем полнокровно, без тени стилизации. Из сочинений других авторов он играл также Фантазию Шопена, «Забытый вальс» Листа, два из «Музыкальных моментов» Рахманинова, сонату Скарлатти и «Аппассионату» Бетховена [11]. Исполнение каждого из этих произведений было как бы новым прочтением его. Можно только пожалеть о том, что из произведений других авторов в его исполнении записана на пластинку только «Аппассионата».
27 сентября 1924 года мы все должны были уезжать в Париж, так как на 1 октября был назначен отъезд Николая Карловича и Анны Михайловны в Америку. Сборы были очень веселыми, все были в приподнятом настроении, и Николай Карлович, несмотря на то, что он много работал в это лето, чувствовал себя отдохнувшим и окрепшим от морских купаний. Он был отличным пловцом и каждый день много плавал.

Николай Карлович всегда сам собирал и укладывал свои рукописи, ноты, книги, записные книжки и разные мелочи. Но как только дело до ходило до бытовых вещей, то тут он проявлял полную беспомощность и предоставлял это дело Анне Михайловне. Так как вещи все-таки были его и носил их он, то приходилось его спрашивать, и вот тут-то возникали разногласия, иногда весьма забавного характера. Здесь, в Эрки, когда Анна Михайловна заставила его примерить фрак, сшитый еще в Москве, мы все нашли, что пора уже обзавестись новым. Это вызвали бурный протест Николая Карловича: «Вот еще! Мне наплевать, в каком фраке играть. Если для американцев плох мой фрак, так пусть они мне сами шьют новый, а для меня он достаточно хорош!» Мы все очень смеялись, потому что возмущение его было искренним и вызвано пристрастием ко всему, что так или иначе было связано с родиной. И последнее слово осталось за ним: «Фрак сшит у прекрасного портного Смирнова в Москве». Так он и поехал в Америку с этим старым фраком. Последний аргумент очень характерен для Николая Карловича.

По возвращении из Америки, в апреле 1925 года, Николай Карлович и Анна Михайловна поселились километрах в 30-ти от Парижа по Орлеанской железной дороге, в местечке Фонтен д’Иветт, где я их часто навещала. Они сняли там небольшую, скромно обставленную виллу с садом, полным чудных роз и фруктовых деревьев. Место было тихое, относительно малонаселенное, и Николай Карлович смог, наконец, поело большого перерыва засесть за композиторскую работу. Занимался он целыми днями, иногда до позднего вечера. Бывали дни, когда нелегко было оторвать его от рояля или письменного стола и заставить пойти погулять, пообедать. В такие дни Анна Михайловна тщетно взывала к его благоразумию и однажды, отчаявшись, поручила мне: «Пойди и прямо вытащи его из кабинета!» Я вошла в комнату и с трудом могла различить фигуру Николая Карловича за столом: там было так накурено, что стоял сизый дым. Меня эта атмосфера повергла в ужас и при дала мне смелости, я напустилась на него и выполнила поручение Анны Михайловны. К счастью, настроение было добродушное, и, хотя он сопротивлялся и кричал: «Оставь меня!» — ему все-таки пришлось покориться.