Гнев и бешенство доходили до экстаза

К тому моменту, когда приходит Инквизитор, Филипп не получил от Позы никаких сведений о любви Дон Карлоса и Елизаветы и поэтому борется за него. Как он характеризует Позу? Как человека, как верное сердце, а не как государственного деятеля. И когда Инквизитор ставит свое требование прямо в лоб: «Отдайте церкви Позу», Филипп впервые выходит из себя, и крик его: «Никогда!» — потрясает зал. Но церковь сильнее, и через несколько минут Филипп вынужден уступить. Не забыть интонации ненависти, с которой Шаляпин произносил последнюю фразу: «Перед святою церковью король свой дух смиряет».
Когда слушаешь оперу, невольно отмечаешь, в какой мере интонационный язык Инквизитора сильнее языка Филиппа. В конце беседы Инквизитор уже стоит на пороге и сразу исчезает. Шаляпин рывком бросался к двери: не вернуть ли Инквизитора и не отменить ли приговор? Он был настолько захвачен, что не обращал внимания на Allegro agitato, на котором входит королева, и поворачивался к ней только, когда она вскрикивала:
«Король мой, защиты прошу» и т. д.
Филипп приходил в бешенство. Шаляпин даже выходил за пределы нотного стана; потрясая портретом, онзадыхался от злобы. Он садился в кресло, Шумно отодвигая его, вскакивал, метался по кабинету, как разъяренный зверь по клетке. Гнев и бешенство доходили до экстаза. Здесь самый голос певца выражал безумную злобу и, постепенно вырастая в силе, нагнетал ничем не прерываемое крещендо! А после обвинения жены в том, что она куртизанка, Филипп как будто выдыхался и успокаивался: он все сказал, договорил, и ему стало легче.
Поверив в клевету, возведенную на себя Позой, и придя к сыну в тюрьму, чтобы вернуть ему свободу, Филипп с ужасом слушал рассказ о том, что ди Поза взял на себя преступления Дон Карлоса. После слов Дон Карлоса: «Он умер за меня!» — Филипп резким движением срывал с головы шляпу и с глубочайшим волнением, с таким, которое мог передать один Шаляпин, произносил: «Я это предсказал!» Он жалел о Позе, это была его последняя надежда узнать правду о любви жены к его сыну…
Неожиданным и даже неправдоподобным со стороны такого эгоиста-деспота, каким был Филипп, казался его настойчивый приказ открыть ворота перед бушующей толпой. Меньше всего от шаляпинско-вердиевского Филиппа можно было ждать храбрости, но тут же рождалась мысль: Поза убит, а тайны, которая больше всего его волновала, Филипп не узнал. Теперь и смерть не страшна!
Однако Филипп — тиран, деспот, и непреоборима в нем жажда мщения. Не без сладострастия, с явным злорадством произносил он последнюю фразу в последней картине:
«Обоих (жену и сына) в жертву принесу я!»
Все остальное его уже не волновало: он наконец узнал то, что хотел знать.