Итальянская техника хорошего вкуса
В сценических образах Лабинского отсутствовал порой необходимый темперамент, но у него всегда все было очень корректно, ни переигрывания, ни форсировки в его исполнении нельзя было обнаружить.
Евгений Эдуардович Внттинг имел довольно сильный голос, отличавшийся тембром редкой красоты, очень мягкий и хорошо обработанный. Он одинаково легко справлялся с партиями Тангейзера и Ленского. Прекрасная наружность во многих случаях помогала ему.
Выступления под строгим наблюдением первоклассных дирижеров во главе с Э. Ф. Направником и большой труд над каждой партией делали, несмотря на некоторую шепелявость, исполнение Виттинга вполне приемлемым даже для строгих музыкантов. Но того, что мы привыкли называть талантом, в его исполнении не находили. Приобретенная им у профессоров Фиуме и И. С. Томарса сугубо итальянская техника хорошего вкуса ему не привила, он принадлежал к тем певцам, которые всегда нужны в хорошей труппе, но к столпам такого коллектива, как Гатобовский, его причислить можно было с натяжкой.
Николай Аркадьевич Большаков имел все достоинства ответственного тенора: звучпый голос, никогда не знавший ни тесситурных препон, ни усталости. Он идеально знал буквально весь теноровый репертуар, бывал во всем одинаково безупречен и, как это ни обидно, во всем одинаково… бесцветен, чтобы не сказать одинаково одинаков. В Германе и Ленском, в Самсоне («Самсон и Да-лила») и Пинкертоне («Чио-Чио-Сан») и т. д. и т. п. одинаково «благозвучный», корректный, дисциплинированный, но никого все же не радовавший — «первый» тенор.
Совершенно другим был Киприан Иванович Пиотровский (Петраускас). В первые годы по окончанииПетербургской консерватории он пел исключительно лирический репертуар. Небольшой, но приятный по тембру голос, отлично отшлифованный хорошо известным профессором лопни Станиславом Ивановичем Габелем, большая природная музыкальность, отличные манеры и хорошая дикция всегда радовали слушателя. В пенни Пиотровского были и обаяние и вдохновение. Любая партия, любая тесситура преодолевались легко, без каких бы то ни было следов трудового пота, хотя тонкая и детальная отделка партии не могли родиться без труда. Мне довелось сидеть рядом с крупным критиком на одном из первых спектаклей Пиотровского, когда он исполнял Ленского. Когда грохот аплодисментов заглушил оркестр, критик, вспомнив «Моцарта и Сальери», не то спросил, не то сказал утвердительно:
— Новый Гайдн народился?!
Это было, пожалуй, общее мнение: Пиотровский, казалось, роднится, чтобы стать рядом с Собиновым.
К сожалению, Пиотровский — литовец по национальности — уехал в Литву, и судить о нем по личным наблюдениям мне в дальнейшем уже не довелось.