Как мы сыграли

Мария Валентиновна подошла к буфету, открыла запертую на ключ дверцу и подала на стол крохотную серебряную солонку, в которой было несколько кусочков сахара величиной в горошину. Шаляпин достал одну, жадно поглядел на другую, но увидел предостерегающий взор жены, вздохнул, сказал: «Самообман!» — и стал мешать ложечкой чай.
Несколько минут прошли в молчании: я не рисковал начать разговор, не зная причины приглашения, Шаляпин явно переживал недостаток сахара в чае. Затем мы обменялись какими-то ничего не значащими фразами, я продолжал ждать отклика на «Пролог», а заодно и объяснения, зачем он звал меня к себе. Но он как-то вдруг, совершенно неожиданно спросил:
— А зачем вы вставляете sol в слова «Итак, мы начинаем». У автора-то re, а не sol? Зачем?
Сурово глядя на меня, так, что мне даже стало как-то не по себе, он звякнул ложечкой, громко хлебнул чая, забарабанил пальцами по столу и продолжал:
— Вы хорошо подчеркиваете трагедию артиста на службе толпы, так зачем опрокидывать это впечатление? Как у вас там в конце…
Я подсказал: «Мысль пьесы сказал я, теперь судите, как мы сыграли».
— Вот видите, мысль пьесы вы сказали, а мысль — трагедия. Зачем же эта высокая нота? Ведь автор сам мог бы написать sol, он итальянец и знает любовь баритоновк высоким нотам. Нет, я полагаю, что «Пролог» вообще, а ваши слова в частности обязывают вас сохранять re. Если вы хорошо споете, то успеха не испортите. Да и предшествующее вставное la-bemol убедит ваших слушателей, что с высокими нотами у вас благополучно.
Тут Шаляпин отодвинул от себя стакан с чаем и с очень минорной интонацией, тихо и медленно спел: «Итак, мы начинаем». IB голосе была неизбывная грусть, обида какая-то, ни капельки эффекта… Боже, как это замечательно оправдывало его замечание по моему адресу!.. Между тем вставное sol было настолько обычным, что никто о нем вообще не задумывался. До этого разговора с Федором Ивановичем я несметное количество раз слышал и выступал в «Паяцах». Отлично помню Баттистини и Титта Руффо. Первый, исполняя только «Пролог» и партию Сильвио, фразировал очень лирично, я бы сказал, проникновенно, но последнее sol он под конец, как почти всегда перед спуском на квинту, раскрывал и чуть-чуть вульгаризировал: я, мол, ведь клоун.
Титта Руффо передерживал фермату на sol примерно до двух с половиною тактов, причем он это самое sol делил на четверти и каждую четверть выпевал стаккато, сопровождая каждую точку ударом клоунского колпака в занавес. Это было чудовищно трудно, совершенно неповторимый для рядовых певцов эффект, но он сам по себе настолько приковывал к себе внимание слушателей, что глубокое по существу содержание «Пролога» — фактически популярно изложенная декларация веризма — отходило на задний план, совершенно улетучивалось из памяти. Взрыв аплодисментов, бурное требование биса и повторение второй половины «Пролога» с тем же стаккатированным sol плюс sforzadno на каждой точке превращали роль прекрасного певца в костюмированный концерт.