Массы народа приобщались к опере
С 1918 года одной из разновидностей пропаганды оперы явились постановки в клубах не только целых оперных спектаклей, но и монтажей. В подавляющем большинстве случаев эти монтажи шли без хора и оркестра. В огромном количестве шли монтажи «Паяцев», «Тоски» и «Отелло». Труднее было с русской классикой. Здесь все сводилось к показу отдельных картин из «Евгения Онегина», «Пиковой дамы», «Демона» и «Русалки».
Все эти оперы, помимо изъятия хоровых сцен, еще подвергались большим купюрам. Все же какая-то видимость декораций, костюмы и некое подобие сценического действия производили на еще неискушенного зрителя огромное впечатление. Массы народа приобщались к опере, получали некую подготовку к последующему восприятию ее в должном виде.
Ф. И. Шаляпин, время от времени «шляясь», как он выражался, по маленьким театрикам и клубам, однажды забрел на «Паяцев», ставившихся па Обводном канале, где-то в районе Балтийского вокзала, под управлениемизвестного тенора А. М. Давыдова. Зайдя в артистическую уборную, он пожал руку Александру Михайловичу, всем остальным участникам спектакля кивнул и, сказав «здравствуйте», присел на свободный табурет. Заметив меня, он стал внимательно рассматривать мой костюм для партии Тонио, сердито мотнул головой, потом, глазами показывая Давыдову на мою полосатую тельняшку, улыбнулся и, снова покачав головой, громко спросил: «Лапицкий?»
Я хорошо знал, что Шаляпин недолюбливает И. М. Лапицкого, и насторожился, когда он сразу от меня отвернулся и после ответа Давыдова: «Да, Лапицкий» — что-то шепнул ему на ухо. Давыдов был явно недоволен и укоризненно покачал головой. (В это время вбежал сценариус и позвал меня на сцену, а Шаляпин пошел в зал.
На следующее утро мне позвонил не то наперсник, не то секретарь Шаляпина, в то время уже режиссер Академического театра оперы и балета, Исай Григорьевич Дворищин, и сказал:
— Федор Иванович просит вас завтра или послезавтра к нему заехать часам к четырем, что ли.
— А на что я ему нужен? — спросил я.
— А это он вам сам скажет,— ответил Дворищин. — Когда Федор Иванович приглашает, можно не спрашивать зачем. А вам подай на блюдечке. Странный же вы человек, ей-богу.
Когда я приехал к Шаляпину, он был обворожительно любезен. Встретил он меня в передней.
— Здравствуйте, товарищ Левик. Сергей Юрьевич — так, кажется?
— Так-то так, — откликнулся я, — но моя фамилия не Левик с французским ударением на последнем слоге, а Лéвик —с ударением на «е». Я, кажется, уже вам говорил…
Федор Иванович меня перебил.
— Но вы не правы,— твердо сказал он.— Вы сошлетесь, конечно, на то, что мы говорим Лéвин, а не Левин, но там другое дело. Это хоть и русская фамилия, но кроме «Войны и мира», я русских людей с такой фамилией что-то не помню. А вы — другое дело. Мне мои друзья рассказывали, да я и сам читал, что в древности у вас были каганиты и левиты, а потому надо говорить Кагáн, а не Кáган, Левит, а за одно и Левик. Конечно, если это вас раздражает, я охотно откажусь.— Я об этом нс думал, просто меня и всех моих родственников «ударяют» по первому слогу. Но вам, Федор Иванович, перечить вряд ли стоит.