Местами в новых операх люди не поют,

За последние десятилетия ни одно новаторское произведение не завладело так прочно аудиториями всего мира,как некоторые оперы Пуччини. С их популярностью не могут конкурировать ни «Енуфа» Яначека — пожалуй, наиболее яркое произведение славянской оперы, ни «Сон в летнюю ночь» — одно из лучших произведений Бриттена,— ни даже гениальный «Воццек» Берга. Эти оперы при всех их огромных достоинствах не стали и, вероятно, не станут так популярны, как «Богема» или «Тоска», не говоря о произведениях Верди, Мусоргского или Чайковского. И порочным мне кажется то, что утвердившийся в наших эстетических понятиях и ощущениях стиль классической оперы либо вовсе отсутствует, либо слабо выражен в новых произведениях. Дело не в том, как многим кажется, что ни в одной из новых опер нет арий, равных по мелодизму ариям Мими или Тоски, Каварадосси или Рудольфа. Дело не в этом, а в том, что новый речитативный язык лежит, мне кажется, вне природы вокала. Местами в новых операх люди не поют, а как бы разговаривают под музыку, которая порой мешает слушать слова. Громко этого не говорят, немодно, но это именно так. Музыка вступает в свои права, усиливая выразительность, поэтическое воздействие слова. Но в этом смысле речитатив слабее кантилены, если он лежит вне природы вокала. И не потому жалуются театры на зрителя, который одну и ту же новую оперу по нескольку раз слушать не приходит, что он хочет отдыха от избытка философского начала в современной опере,— в драму-то он ходит? Причина здесь другая. Причина в том, что он ходит в оперу за вокальной мелодией, которой, если не считать песенного материала, он в новой опере почти не находит.
Мне могут сказать, что классическая опера — наша и зарубежная — в течение двух столетий с лишком доминирует в пашей слуховой атмосфере и прочно переходит из слуховых впечатлений одного поколения в слуховую память последующего. Немаловажную роль играет и то обстоятельство, что большинство классических опер связано с классической поэзией, на которой мы воспитываемся с детства. Пушкин и Толстой, Шиллер и Шекспир — паши спутники со школьной скамьи. Свидетель первых спектаклей «Войны и мира», я смею утверждать, что прокофьевская опера вошла в нашу душу через роман Толстого, что не удалось гениально в своем роде написанному тем же Прокофьевым «Семену Котко». Но и любимые герои «Войны и мира» не заняли в наших сердцах того места, которое заняли Онегин и Татьяна. Почему?Потому что музыкальный язык Чайковского везде язык оперы, а язык Прокофьева не везде.
Ни в одной опере еще не выдвинулся ни один певец и своим исполнением не выдвинул новое произведение на первый план, не сделал его известным и привлекательным. А ведь вся история музыки свидетельствует о том, что певцы выдвигали оперу, а опера певцов.
О вреде, принесенном веризмом красивому пению (бельканто), я подробно писал в «Записках оперного певца». Современные оперы исподволь, но неуклонно продолжают то же самое.