Самую большую радость мне доставил дирижер А. М. Пазовский
Мне кажется, что, уважая произносимые нами слова, мы не должны так легко раздавать ярлык мастера. В книге «Meister des Gesangs» («Мастера пения») Макс Штейнитцер еще в прошлом веке утверждал, что «…мастер вокального искусства в корне неверное название: мастерство приобретается длительным и доскональным изучением предмета. Певцы же часто не знают элементарной музыкальной грамоты и основ своего ремесла, но, одаренные от природы хорошим звуком, в короткий срок приучаются с наиболее выгодной стороны его эксплуатировать».
Но перейдем к теме.
В двадцатые годы в Москве я бывал относительно редко и, постоянно перегруженный общественными делами, не всегда попадал в театры.
В Большом театре я тем не менее видел несколько спектаклей, и они показались мне в целом не ниже ленинградских.
Самую большую радость мне доставил дирижер А. М. Пазовский.
Познакомились мы с Арием Моисеевичем осенью 1909 года, когда соантрепренер пермо-екатеринбургской труппыА. Я. Альтшуллер привез его в Петербург в качестве консультанта по набору артистов. В первую очередь они занялись мной, так как в ту осень драматург К. И. Фоломеев опубликовал в «Театре и Искусстве» чрезвычайно хвалебную рецензию об исполнении мною партии Демона в опере А. Г. Рубинштейна.
На домашней пробе Пазовский совершенно правильно заметил, что при моем небольшом репертуаре мне придется каждые две-три недели готовить и сдавать новую партию. Между тем у меня «темперамент перехлестывает мастерство», мой голос может пострадать, и я могу оказаться несостоятельным.
B 1916 году, состоя на военной службе в Союзе городов, я договорился с А. Р. Аксариным о полной свободе от дневных репетиций. Для первого выхода Пазовского в Народном доме была назначена «Аида», в которой я должен был петь партию Амонасро. К этому времени я уже имел прочную репутацию, и Пазовский согласился выпустить меня в спектакле без оркестровой репетиции при условии, что я приеду на один-два вечерних урока и хоть на одну спевку.
Урок мне был назначен на половину одиннадцатого вечера. При моем появлении Пазовский посмотрел на часы — не опоздал ли я — и приятно улыбнулся. Он не вызвал концертмейстера и аккомпанировал сам. Дав мне спеть всю партию без единого замечания, он вернулся к началу. Тут он несколько раз останавливал меня и говорил: «Прошу спеть вот так» или «Попробуйте, пожалуйста, так». И очень выразительно проигрывал интересовавшее его место. После двух часов занятий, основательно устав за целый день репетиций и утомив меня, Пазовский вдруг закрыл крышку пианино и сказал:
— Аксарин говорит, что вы порядочный человек и что вы поработаете дома над тем, что я вам сказал. Это было бы очень хорошо с вашей стороны.